Дохлый таксидермист

Отравление цианидом сопровождается онемением слизистых, так что речь пострадавшего звучала неразборчиво. Петров бормотал, что не хотел обидеть Ильфа, просто с кем-то его перепутал, и игнорировал все уточняющие вопросы. Ему казалось, что самое важное это как раз то, что он случайно обидел друга, и должен успеть попросить у него прощения, а меня-то интересовали факты!..

Что сказать: я и сам, кажется, перенервничал. Мне следовало выслушать непонятные пояснения Петрова и пообещать ему поговорить с Ильфом, после чего спокойно задать нужные вопросы. Только к тому моменту, как до меня это дошло, журналист уже отчаялся что-то объяснить и задыхался от волнения.

Я глубоко вздохнул, взял Петрова за руку, заговорил с ним спокойным и ровным тоном, как с больным животным. Наобещал ему всего – и то, что я поговорю с его соавтором, или нет, Петров сам с ним поговорит, и «Скорая помощь» сейчас приедет, и даст кислород, и можно будет дышать.

Вскоре журналист перестал захлебываться пыльным воздухом и просто следил за мной темными блестящими глазами. Терять сознание он вроде не собирался, а когда я, не меняя тона, сообщил, что думаю об их с Ильфом приоритетах, ответил усталой полуулыбкой.

Улыбка в числе прочего означала, что журналист понимает вопросы и готов к диалогу, так что я решил попробовать возобновить расспросы уже в конструктивном русле:

– Евгений Петрович, один вопрос, – сказал я, тщательно подбирая слова, чтобы не тратить время на бессмысленные препирательства, – вы перепутали Ильфа с тем, кто пытался вас отравить?

– Нет…– выдохнул журналист, – с… с тем… кто…

Я наклонился к нему… и именно в этот момент Ивану Приблудному приспичило высказаться!

– Чего вы с ним возитесь, всем известно, что они с Ильфом неженки! – заявил он, глядя на нас сверху вниз.

От злости я забыл русский; Петров вытащил свою руку из моих пальцев и перевел тускнеющий взгляд на Приблудного, выслушивая последнее напутствие, которое звучало как «нужно умирать как подобает мужчине, а не скулить».

Никогда не считал себя излишне чувствительным, но тут даже мне стало не по себе.

– Заткнитесь или проведете ночь в отделении! – рявкнул я, с трудом удерживаясь от парочки слов по-немецки.

Идея набить Приблудному морду не дожидаясь, пока это сделает Ильф, стала казаться весьма привлекательной.

– Но я…

– Закройте свой рот!

Приблудный захлопнул пасть и отошел с недоуменно-обиженным видом. Было неясно, то ли он действительно не понимает, в чем дело, то ли просто притворяется, чтобы саботировать мне расследование.

Я жестом отогнал его подальше и снова склонился к Петрову, пытаясь подобрать слова утешения. Речь о том, чтобы продолжить допрос, уже не шла. Это был перебор даже для меня.

– Вы не должны воспринимать слова этого идиота всерьез. Вы…

Дальше я собирался сказать, что он неплохо держится. Добавить, как мне надоели все эти обиженные товарищи, и то, что Приблудного никто не жалел и не утешал, не дает ему права так гнусно себя вести. Рассказать, что у меня на работе такой же под боком – он тоже всем недоволен и вообще надоел, и закончить тем, что мне совершенно непонятно, с какой стати мы все должны возиться с этими недопонятыми страдальцами, которые ведут себя подозрительно и явно саботируют расследование.

Только я даже рта открыть не успел, потому, что Петров сердито взглянул на меня и прохрипел:

– Он… был… в маске… из мешка… подошел… поставил ногу!.. я не мог дышать! – журналист коснулся шеи и поморщился. – Подумал, Ильф!.. Нет!.. И не… не Распутин!.. Другой.

Евгений Петрович замолчал, недовольно глядя на меня и пытаясь восстановить дыхание. Его, очевидно, все-таки зацепили идиотские обвинения насчет неженок – так, что приспичило доказать обратное во что бы то ни стало. Так что теперь он лежал и всячески демонстрировал готовность помогать следствию, игнорируя отвратительное самочувствие и проблемы с дыханием.

А вот напряженно прислушивающийся к нашему разговору Приблудный выглядел не слишком довольным. Я мысленно добавил пару очков вероятности в пользу версии, что ученик Есенина причастен к отравлению наряду с Распутиным. Впрочем, я пока не имел возможности отволочь этого товарища в отделение и допросить – следовало уделить внимание Петрову, пока тот еще в состоянии разговаривать.

– Вы хотите сказать, что вас еще и душили? Человек в маске из мешка? Когда это было?

– Когда… все… ушли...

Я задумчиво сделал отметку в блокноте. Отравление и удушение для одного было, конечно, многовато. У Петрова вполне могли случиться галлюцинации из-за нехватки кислорода, или он мог выдумать это, чтобы выгородить Ильфа после того, как шарахнулся от него у меня на глазах.

С другой стороны у Петрова действительно наблюдались симптомы, характерные для механической асфиксии. А вот этот приступ, который я наблюдал, наводил на мысли о стенозе гортани на фоне травмы.

А что касается феерической невезучести журналиста, так в моей практике и не такое случалось.

– Вы сказали, душил ногой? – спросил я, откладывая блокнот, чтобы аккуратно осмотреть шею пострадавшего. – Вообще, похоже. Очень больно?