Докладывать мне лично! Тревожные весна и лето 1993 года

— Садитесь сюда, — Захаров указал на кресло, и сам уселся поодаль. При этом он включил приемник и повернул ручку громкости. Кабинет наполнили какие-то латиноамериканские мелодии. — Так лучше, — кивнул в сторону радиоприемника Захаров, имея в виду, видимо, что громкая музыка обеспечит большую конфиденциальность разговора. — Ну, что у вас там?

Орлов стал рассказывать о поставленных перед ним задачах, о проблемах, с которыми столкнулся, о готовящемся проекте указа Президента о проверке госслужащих. Захаров молча сидел напротив Ал/фея и, казалось, внимательно слушал. Правда, лицо его было едва различимо из-за довольно тусклого света лампы. Время от времени он задавал шепотом какой-нибудь вопрос, но музыка заглушала его голос, и Орлов вынужден был несколько раз переспрашивать собеседника. Впрочем, того, видно, мало заинтересовали ответы Андрея, потому что через некоторое время он услышал сначала едва заметное сопение, а затем настоящий храп. Орлов выждал некоторое время, покашлял из вежливости, стараясь разбудить Захарова. Тот вздрогнул, попытался продемонстрировать внимание, но спустя мгновение снова захрапел.

Визит Орлова к Захарову продолжался не более четверти часа, но никакого диалога не получилось. Орлов сначала пытался пробудить интерес собеседника к затрагиваемым им вопросам, но очень скоро понял, что Захаров либо смертельно устал и не мог совладать со сном, либо то, чтоговорил ему Андрей, было совершенно неинтересно. Перед уходом Орлов кашлянул погромче, Захаров встрепенулся и, пожимая руку Андрея, напоследок сказал:

— Да, все это очень важно. Давайте будем координировать нашу работу. Мы должны помочь Президенту.

Последняя фраза почти дословно повторяла то, чтосказал Орлову Филатов на первой встрече с ним в своем кабинете еще в марте.

* * *

Все это Андрей вспомнил, стоя у окна и вглядываясь в сгущающиеся сумерки.

«Почему они все рассердились на меня? — задавал себе вопрос Орлов, возвращаясь к семейной размолвке. — Неужели пе могут понять? Ладно, дети! А Оля! Она-то знает; чем я занимаюсь, и если я прошу помолчать, когда по телевизору передают важное сообщение… Какие проблемы?! Объяснила бы Сереже, а она туда же: „Грубо разговариваешь с детьми“, „Вымещаешь плохое настроение на детях“. И все-таки… Все-таки, наверное, я неправ. Надо было как-то помягче сказать, — с горечью думал Орлов. — Плохое настроение? Наверное. А почему? Вроде, все идет как надо. Ах, да! Филатов упрекнул, что результатов моей работы не видно, что работаю бессистемно, „по старинке“. Думает, что за моей спиной вся структура безопасности и могу решить все вопросы. А на самом деле — все как раз наоборот. Он же сам хотел, чтобы я был независим от Баранникова. Что, кстати, невозможно в принципе! А теперь я — как отрезанный ломоть. Считают, что я ушел на очень хлебное место — высокая зарплата, надбавки всякие, пайки, особое обслуживание! А ничего у меня этого нет. Может, у кого-то и есть, но не у меня! Чувствую, что даже свои на Лубянке иногда косо смотрят, может быть, кто-то даже не доверяет. А Виктор Михайлович Зорин! [69]Тот прямо с издевкой сказал: „Ну ты теперь, Андрей, приближенный к Президенту. Куда уж нам!“»