Доктор Аддер

Он понимал, что такое для нее революционная деятельность: в удачные времена – высокоморальная и осмысленная, чаще – идеалистичная, не без фатализма. Иногда, слушая старые кубинские партизанские песни у походного костра, он приходил к мысли, что на самом-то деле Мэри и ее приятелям совсем не хочется, чтобы революция закончилась. Неважно, победит она или будет подавлена, а больше им ничего сопоставимого по драйву не испытать. Затем светало, и он понимал, что ошибается. Она действительно была готова пожертвовать собой ради далекой мечты о человечестве, принять на веру справедливость собственных поступков. А вправду ли они того достойны? Едва ли самим потенциальным бенефициарам, копошащимся в исполинских жилых комплексах на двух побережьях, есть какое-то до нее дело, а враги лишь посмеются. Временами (он усматривал корреляцию с менструальным циклом) ее одолевали сомнения. Но и в них она черпала извращенный кайф.

За две ночи до стыковки она обратилась к нему с самым настойчивым рекрутинговым предложением.

– Присоединяйся к нам, старина Аллен, – сказала она. – Народно-освободительная война – это жуть как прикольно.

– Не-а, – ответил он. – Честное слово, я думаю, что еще мир должен повидать, прежде чем мне задницу отстрелят.

В этот момент их заметили инфракрасные сканеры военного самолета. Словно во исполнение невольного пророчества юного Лиммита, самолет выпустил по отряду стаю термотропных ракет. Промахнулись только две, обманутые пламенем костра, другие превратили тела всех членов отряда в подобие пластиковых мешков с желе из внутренних органов и позвонков, за исключением Мэри и Лиммита. Остаток ночи он наблюдал, как Мэри баюкает на руках того, кто умирал дольше прочих; все остальные погибли почти мгновенно. Слезы Мэри смешивались с кровью, промочившей ее груботканую рубашку; она покачивалась взад-вперед и что-то напевно бормотала умирающему. Лиммит не думал, что она так легко сломается.

Когда жизнь вытекла из тела на алую почву, Мэри закуталась вместе с Лиммитом в одеяло и продолжала плакать, пока он утешал ее, насколько это было в его силах.

Впоследствии он размышлял, было ли следующее лишь проявлением благодарности за утешение или же он, Лиммит, каким-то образом соединился в ее сознании с призраками мертвых товарищей. Когда они достигли стыковки, Мэри сказала, что любит его.

– Ты всех любишь, – уныло сказал он, – кроме капиталистов. – Возможно, та часть его мозга, которая контролировала эмоции, рассудила, что если Мэри как следует обидеть, то она вскоре забудет его.

– Что тебя ждет в Финиксе? – спросила Мэри. – Мутанты-цыпочки да реднеки-содомиты?

– Может, я часть этого места.

– Почему? Чувствуешь вину? Ну так присоединяйся к ФОСЗ, забудь своего капрала, свое происхождение от эксплуататоров и другие грешки.

– Замолчи.

Лиммит двинулся на запад, в сторону Финикса. Оглянувшись, он подумал, что на ее устах даже издалека заметна странная печальная улыбка, означающая, что он ей слишком дорог, чтобы пытаться его удержать, и что она уже пережила множество таких прощаний с любовниками, которые уходили от нее так, как уходят лишь от по-настоящему близких людей. Он развернулся и пустился бежать. Он бежал, не разбирая дороги, затем споткнулся и упал, сбил дыхание, заскреб руками по дорожному покрытию. Прижал ладони ко рту, зализал кровь из появившихся ссадин. Спустя время он поднялся и пошел дальше.

Теперь с той же улыбкой она прижималась к нему в лос-анджелесской комнатушке. «С победной ли улыбкой?» – спросил себя Лиммит. Оттолкнув ее, он встал и подошел к окну. Нагнулся, поднял лежавший под окном желтый радиоприемник и стал его изучать.

– А я и не знал, – заметил Лиммит, – что радиостанции до сих пор работают.

Мэри с удивлением посмотрела на него.

– Эту и станцией-то не назвать, – ответила она. – Какой-то старикан из Крысиного Города крутит песни по миниатюрному трансмиттеру. Прием только в ЛА и только днем. В основном старые записи немецких опер.

– Как его зовут?

Она пожала плечами:

– Не знаю. Станцию все называют KCID, что бы это ни значило[4]. Его никто никогда не видел, но он знает про все, что творится в ЛА, и хвалится этим – легкий треп между записями. И, как у всех крысоедов, у него пунктик на Аддере.

Лиммиту хотелось послушать, но он понял, что пока больше не вынесет Воццека. «Надо бы эту мелодию сделать официальным гимном Лос-Анджелеса», – сказал он себе, выключил радио и развернулся, чтобы выглянуть в окно. Верхнее стекло выбили, на его месте, как гнилые зубы изо рта, торчали редкие осколки, на нижнем же виднелись пятна грязи. В изломанном свете лос-анджелесского утра проступили блуждающие по Интерфейсу на полусогнутых ногах фигуры. Время от времени они рылись в кучах мусора.

– Кто эти люди? – не оборачиваясь, спросил он.

Мэри разглядывала худые бледные ноги и тощие ягодицы Лиммита, бушевавшую на его плечах подростковую сыпь и взрослые шрамы. «Он не слишком о себе заботится», – подумала она.