Доктор Ахтин. Бездна

— Жаль, что мы не смогли помочь ему, — говорит она, — когда хочется сделать доброе дело, надо его делать.

Богиня поворачивается и идет к выходу. Три шага и темнота скрывает её.

— Не уходи, — прошу я тихим голосом.

— Если знаешь будущее, зачем хочешь оставить меня, — голос растворяется во мраке.

Я поворачиваюсь к человеку, распятому на кресте, и пытаюсь увидеть снова его глаза, но — голова опущена и глаза закрыты, а мрак скрывает черты лица. Вижу, что осталось всего пять свечей, а, значит, мне надо торопиться. Вновь взобравшись то ли на кафедру, то ли на лестницу, я прижимаюсь к ослабленному страданием телу и начинаю отделять его от креста. Руки делают дело, а сознание, падающее в пропасть, кричит от безграничного ужаса.

Бездна, распахнувшаяся передо мной, поражает безумным отсутствием размера.

Тьма, убивающая органы чувств, заставляет разум искать хоть что-то, за что можно зацепиться.

Реальность исчезает, не оставив после себя ничего.

Надежда, вспыхнув ярким пламенем, гаснет.

Вера рассыпается в прах.

Остается только любовь, — всего лишь легкое дуновение ветерка, как незримое воспоминание из других реальностей, — и она не дает ничего, кроме приятного ощущения теплой руки, которая ведет тебя из тьмы к свету далеких фонарей.

Когда последняя свеча гаснет, невесомое тело Иисуса освобождается из деревянного плена. Ноги не держат, поэтому я падаю назад, прижимая к себе больного человека и инстинктивно защищая его от удара. Долетев до земли, от боли я забываю, как надо дышать. Сердце бьется всё реже и реже. В абсолютной темноте зрение перестает быть объективной необходимостью, а осознание своей участи погружает разум в непроницаемый мрак.

Бездна принимает меня.

Я, как блудный сын, робко улыбаюсь.

Я вернулся туда, откуда пришел.

11.

— Ну, дорогая моя, вот и до декретного отпуска дожили!

Мария Давидовна посмотрела на довольное лицо Светланы Геннадьевны, и выдавила из себя улыбку. Она пришла на прием в женскую консультацию, заставив подняться себя с постели. Не хотелось ни выходить из дома, ни общаться с людьми, ни слушать рекомендации и советы доктора.

Единственное, чего она хотела, — забраться с головой под одеяло. Закрыть глаза. Перестать думать, видеть, слышать и говорить.

— Кажется, что совсем недавно всё только начиналось, а вот уже и финишная прямая, еще пару месяцев, и надо будет выбирать родильный дом. Давайте, Мария Давидовна, вставайте на весы. Сейчас я посмотрю на вас, и потом займемся оформлением документов. Больничный лист, родовой сертификат, справка о ранней явке, — всё, как положено.

Доктор беспрерывно говорила и писала в карте, почти не глядя на пациентку. Встав на весы, Мария Давидовна дождалась звукового сигнала и сказала равнодушным голосом:

— Шестьдесят восемь килограмм, триста грамм.

— Замечательно, полтора килограмма за три недели.

После измерения артериального давления, Светлана Геннадьевна показала рукой на кушетку — ложитесь, посмотрю на живот.

Нащупав предлежащую часть плода, доктор, наконец-то посмотрела на пациентку и с улыбкой сообщила:

— Предлежит головка ребенка. Отлично.

Она увидела грустно-отстраненное выражение лица беременной женщины, и, нахмурившись, спросила:

— Мария Давидовна, в чем дело? Вас что-то беспокоит? Где-то болит?

— Нет.

— Дома проблемы? Или на работе? Так с сегодняшнего дня вам не надо на работу ходить.

— Нет, на работе проблем нет.

— Значит, дома?

— Если это можно так назвать, — вздохнув, сказала Мария Давидовна, вставая с кушетки.

— Я могу чем-то помочь?

— Нет.

Сев на свой стул, Мария Давидовна посмотрела на доктора и, заметив, что та с ожиданием смотрит на неё, показала рукой на документы:

— Давайте, Светлана Геннадьевна, дело будем делать.

Поняв, что пациентка не намерена изливать душу, Светлана Геннадьевна пожала плечами и села за стол.

— Ладно. Будем работать.

Мария Давидовна, легкими движениями рук поглаживая живот, смотрела прямо перед собой, погрузившись в свои воспоминания. Она не слушала то, что говорила врач, которая хотела отвлечь её пустым разговором. Она не замечала яркого зимнего солнца, хоть и не греющего, но дающего надежду на скорый приход весны. Она не прислушивалась к шевелениям ребенка, который в последнее время практически всё время давал о себе знать.

Она раз за разом прокручивала в памяти их последнюю встречу, — глаза Ахтина, его губы и слова. Она поверила им, приняв разумом и сердцем слова любви. И она сразу стала сомневаться, потому что видела в глазах Ахтина бездну.

Он говорил, слушал и смотрел на неё, и в тот же момент, он отсутствовал рядом. Это было похоже на то, как человек с разрушенным сознанием пытается скрыть свою болезнь. Она же видела, слышала и созерцала любимого человека, даже не пытаясь услышать голос разума. И только когда Ахтин ушел, она смогла критически мыслить. Сомнения вернулись, но — она так хотела любить и быть любимой, что всего лишь увидев карандашный рисунок, приняла за истину свои умозаключения.

Ахтин любит.

А, значит, он говорил правду.

И этого вполне достаточно. Большего не нужно, — она умеет терпеливо ждать. И она будет верить и любить.