Доктор Ахтин. Жертвоприношения

— Он мне рассказывал, и всегда говорил с такой любовью в голосе, что я невольно завидовала вам, — не моргнув глазом, соврала доктор Гринберг.

Антонина Ивановна похлопала глазами, открыла рот, словно хотела что-то спросить, и промолчала. Встав со стула, она ушла в палату.

Мария Давидовна вздохнула, подумав, что лучше чуть соврать, чем лишить человека веры в любимого человека. Она не знала, чем Вилентьев занимался в свободное время, — вполне, возможно, что у него был свой скелет в шкафу, но так ли это важно сейчас. Майор в коме, а у его жены должна хотя бы остаться вера в благополучное возвращение мужа с того света.

Антонина Ивановна вышла из палаты и снова села на стул. Она подняла глаза на собеседницу и сказала:

— Он там лежит тихий такой, спокойный. Мне даже кажется, что он просто спит. Я хочу поговорить с ним, но боюсь.

— Чего вы боитесь?

— Боюсь, что начну рассказывать правду.

Мария Давидовна промолчала, понимая, что женщина сейчас сама всё расскажет. Так оно и вышло. Антонина Ивановна сглотнула слюну, вздохнула и стала говорить:

— Я ему изменяю. Уже почти два года. Сначала вроде я это назло ему делала, — не замечаешь меня, вот и получи. Сосед у нас этажом выше, вдовец, стал оказывать мне знаки внимания, ну, я, хоть и не сразу, но ответила на них. Я раньше стройнее была, — Антонина Ивановна похлопала себя по животу, — но, наверное, от переживаний стала больше кушать, пополнела, вот сосед на меня и запал. С худыми женщинами у него ничего не получается. Так он говорит.

Антонина Ивановна помолчала, словно собираясь с мыслями, и продолжила:

— Вот, значит, после того, как Ваня четыре месяца не подходил ко мне, я назло ему и ответила соседу взаимностью. Ваня на работу, а я к этому кобелю на верхний этаж. И вроде понимаю, что делаю нехорошо, не правильно, но когда вечером вижу равнодушный взгляд мужа, то так обидно становится. А потом в привычку вошло. Два-три раза в неделю к соседу хожу, и ничего — ни угрызений совести, ни дурных мыслей. И вроде желанной женщиной себя чувствую. И когда вот так всё устаканилось, вдруг однажды Ваня приходит домой и так страстно и нежно меня любит, что у меня всё перевернулось в душе. Я ведь тоже его люблю!

Антонина Ивановна заплакала. Слезы текли по жирной пористой коже, в глазах застыла тоска, руки судорожно сжимали запястья.

Мария Давидовна обняла женщину за плечи и подумала о своей любви.

В её жизни тоже были моменты, когда в глазах любимого мужчины она видела так много, что счастье казалось таким близким и реальным. Но эти моменты, словно миражи в пустыне, растворились в жарком мареве города, оставив после себя грусть и разочарование.

Пустые надежды и слезы на щеках.

6

Одиночество — это проклятье, которое и врагу не пожелаешь. Так думают тени, и ищут свою половинку. Постоянно и неустанно. Общество с подозрением воспринимает человека, живущего в одиночестве и не делающего попыток сближения с другим человеком. Если ты сторонишься других людей, если ты, как сыч, сидишь дома и отказываешься быть как все, — ты или психически болен, или маньяк, или гений. Впрочем, всё это однотипные понятия.

Я сижу за столом. Передо мной чистый лист бумаги и карандаш. Наверное, я хочу рисовать. Богиня сидит в дальнем углу, молчит и смотрит на меня. Наверное, она хочет знать, кого я начну рисовать.

Визуализация образов — зачем мне это? Это виртуальное жертвоприношение или я просто переношу на лист бумаги своё сознание? Я пытаюсь вспомнить, когда я в первый раз взял карандаш в руки и стал изображать людей (а потом и тени, которых приносил в жертву Богине). Наверное, это началось после её ухода. А, может, и раньше. Я не могу точно вспомнить. Да и не так уж это важно. Сейчас я не могу не рисовать.

Из газет я узнал о том, что майор Вилентьев тяжело ранен. Именно он был там, рядом с моим домом, где в кладовке находится склеп Богини. Семен Александров был тем, кто нанес ему удар ножом. Я вспоминаю свои слова, сказанные два года назад в тюремной больнице:

— Твой страх сожрет тебя, и умрешь ты так же, как жил.

Я ошибся. Я думал, что он умрет, как кролик, но он бросился на врага, как лев. Впрочем, я не ошибся в главном — ножевое ранение стало причиной того, что Вилентьев сейчас в коме. Наверное, это для меня хорошо. Я знал, что майор, не смотря ни на что, продолжал меня искать. И это враг в своей яростной неутомимости рано или поздно нашел бы меня.

Теперь у меня есть время.

И теперь я могу прийти к Марии Давидовне Гринберг.

Я беру карандаш и начинаю рисовать. Быстрые движения грифеля по бумаге. Приятные черты лица, грусть в глазах. Образ Марии в моей памяти не потускнел. Именно её я рисую, и Богиня видит это. И она ничуть этому не удивлена.

— Зачем? — задает она простой вопрос.

— Не знаю.

Последние штрихи и, подняв лист бумаги, я смотрю на портрет. Мария на нем, как живая.

— Пока не знаю, — снова повторяю я, — но у меня есть твердое убеждение, что я ей нужен ничуть не меньше, чем мне она.

— Ты её любишь?

Богиня настойчива. Она хочет знать то, о чем я даже не думал. Пока не думал.