Доктор Черный

— Перкеле-саттана! — ворчал добросовестный артист. — Капитан Маттисон набирает всякую шваль, а потом возись с разными нищими… Ну, проваливай, проваливай!

Белобрысый матрос, с недоверчивой усмешкой наблюдавший эту сцену, взвалил портплед на плечи и двинулся с лестницы.

Пузатая коротенькая двойка покачивалась у набережной, зацепленная кошкой за какой-то плот, то совсем утопавший в воде, то выставлявший из неё осклизлую, чёрную, покрытую плесенью бревенчатую спину.

Белобрысый матрос опустил в шлюпку портплед, ловко прыгнул сам и, взявшись за вёсла, выжидательно посмотрел на Беляева.

С непривычки и от невольного смущения под испытующим наглым взглядом белобрысого матроса Беляев поскользнулся и чуть не окунулся в воду между плотом и шлюпкой.

Матрос молча выправил лодку, закачавшуюся от прыжка Беляева, и налёг на вёсла.

Беляев уселся на корме и от нечего делать (двойка была без руля) принялся читать названия судов, мимо которых они проходили.

Шлюпка, по-утиному поклёвывая носом на короткой волне, прошла мимо нескольких парусников, потом, словно под навес большого сарая, спряталась под кормовой подзор большого парохода-угольщика, далеко выпустившего, словно щупальца, с кормы и с носа толстые канаты и цепи от якорей. На мачтах и реях пароходов мерцали огни. Навстречу, словно вырастая из воды, гоня перед собой пену, скрывавшую корпус почти до фальшборта, и блестя бортовыми разноцветными глазами, зелёным и красным, приближался буксирный пароход, сыпавший искрами из высокой трубы.

Он прошёл саженях в десяти от двойки, и та, сразу взлетевши на гребень огромной взогнанной буксиром волны, так клюнула носом, что у Беляева захватило дух.

Матрос крепко выругался по-фински, получив прямо в лицо доброе ведро грязной портовой воды, а Беляев с невольным страхом поглядел вслед убегающему чудовищу, за которым тянулся огромный, пересыпанный искрами дымный хвост.

«Лавенсари» вытянулась уже на буксире на внешний рейд. Её огни красиво мерцали в лиловом сумраке гаснущего неба ещё довольно далеко, возле невысокого скалистого берега залива.

Белобрысый матрос мерно, словно машина, наклонялся и откидывался назад, неслышно, без плеска, вывёртывая из воды вёсла.

Тёмная масса с сетью снастей и канатов вырастала всё больше. На плоском, обведённом выпуклой медной каёмкой узком транце кормы можно было уже разобрать позолоченные буквы: «Лавенсари». Причаленная на выстрел портовая шлюпка качалась на волне с левого борта, словно поплавок огромной удочки.

Белобрысый матрос обернулся, смерил глазами расстояние до судна и отрывисто кинул вполголоса Беляеву по-французски:

— Ложись!

Тот не заставил повторять себе приказание.

Сильными взмахами подогнав двойку к барку с правого борта, матрос указал Беляеву на выпущенный сверху канат и сказал торопливо:

— Ну, полезай!

— Куда? Что вы? — недоумевал Беляев, не предчувствовавший, что ему придётся подвергаться на пути таким испытаниям.

— Живее, живее! — торопил матрос, короткими ударами весел державший лодку на месте. — Живей, торопись! А то с того борта портовые увидят…

Нечего делать: призвав на помощь все свои познания в гимнастике, Беляев вцепился в канат и тотчас же повис над водой, так как матрос одним ударом вёсел выгнал из-под него шлюпку, чтобы пристать с того борта, где был выпущен выстрел и верёвочный трап.

Рискуя ежеминутно сорваться в воду, Беляев подтягивался на руках, тщетно пытаясь обхватить ступнями болтающийся внизу из стороны в сторону хвост каната.

Наконец ему удалось зацепиться коленом за привальный брус, и, кое-как перевалившись через фальшборт, он очутился на шканцах в узком проходе, прямо перед стеной бревенчатой клетки, подпирающей гружённый на палубу лес.

Благоразумие подсказало ему плотнее прижаться в одном из узких проходов-отдушин, сделанных среди брёвен.

Он слышал отсюда, как на корме и на левом борту раздавалась энергичная ругань Маттисона. Скрипели блоки, на которых двойку поднимали на боканцы. Потом на баке мерно затопали ноги выхаживавших на шпиле якорь.

— Хювясти! — раздалось справа, уже за бортом, должно быть в портовой шлюпке.

— Хювясти!

На баке захлопала парусина кливеров. А совсем близко от Беляева, таща за собою тяжёлые кольца сегарсов, поползла кверху по мачте вилка гафеля и закрыла берег серой парусиной бизани.

Беляев почувствовал, как с лёгким скрипом шевельнулся корпус судна.

Он подождал ещё минут десять и, когда чёрный взлобок берега, видный из его убежища, остался далеко за кормой, вылез наружу — и лицом к лицу столкнулся с рыжим капитаном.

— А, это вы? — добродушно сказал гигант. — Ну, слава Богу, удачно отделались. Теперь пустяки остались. В Риге я вас на денёк в трюм спрячу, да там и не так строго будут смотреть. Мы втягиваться в реку не будем. Погрузим солонину в Больдераа, в устье. Ну, однако, идём, я представлю вас команде. Нечего делать — назвался груздём, полезай в кузов, на бак!

Маттисон вывел Беляева из лабиринта брёвен и досок на ют, где у штурвального колеса стояло двое дюжих матросов, собрал своим зычным голосом команду и крикнул по-фински: