Доктор Данилов в дурдоме, или Страшная история со счастливым концом

С утра Даниловым уже интересовалась аспирантка Катя, только что вышедшая на «работу с учебой» после болезни.

– А какого рода у вас интерес к Данилову? – грубовато спросил Лычкин.

– Сугубо научный, – смутилась Катя.

– Поищите себе другого больного, – посоветовал Лычкин. – Этот Данилов из тех, от кого только и жди неприятностей.

– А на вид такой интеллигентный… – вырвалось у Кати.

– Мой двоюродный брат начинал свою врачебную деятельность в туберкулезной больнице, – улыбнулся заведующий отделением. – Сами понимаете, какой там контингент – на одного инженера четыре уголовника и пять бомжей. Потом он переквалифицировался в пульмонологи и ушел в одну ведомственную больничку, где имел дело с весьма интеллигентными людьми. Многие даже были со степенями. Так вот, к чему я это рассказываю – брат до сих пор убежден, что все зло, все кляузы и неприятности исходят от интеллигентных пациентов. И я с ним полностью согласен.

– Я учту, Геннадий Анатольевич, – пообещала Катя и ушла искать себе другого тематического больного.

Теперь вот пришла жена Данилова. Тоже тяжелый случай – врач, да еще и администратор. Конечно, по мнению Лычкина, руководство выездными бригадами нельзя было сравнить с интеллектуальной работой заведующего психиатрическим отделением, но тем не менее своему брату-руководителю, то есть – сестре, следовало оказать уважение. Предложить чаю или кофе и поговорить не на ходу, а в своем кабинете. Поговорить обстоятельно, доверительно, тем более что предмет разговора чреват кое-какими осложнениями.

От чая и кофе Елена отказалась, давая понять, что разговор планируется серьезный.

– Геннадий Анатольевич, – начала она, стараясь по максимуму сохранять спокойствие, – мне не совсем понятна ситуация с Владимиром…

– Нам она тоже не до конца понятна, – Лычкин улыбнулся и развел руками, – но я уверен, что к окончанию срока его пребывания…

– Геннадий Анатольевич, давайте не будем заглядывать в будущее! – потребовала Елена.

Она не выспалась (до пяти часов утра читала руководство по психиатрии, освежая в памяти знания, полученные на пятом курсе) и оттого чувствовала себя разбитой и не собиралась тратить силы на долгую пустопорожнюю болтовню.

– Скажите, какой диагноз у Владимира?

– В итоге мы вместе с кафедрой сошлись на шизофрении, – после небольшой паузы сказал Лычкин и подчеркнул: – Сомнений в правильности диагноза у нас нет.

– А на чем основывается диагноз? Думаю, что я как врач смогу понять…

– Елена Сергеевна, можно я задам вам встречный вопрос?

– Пожалуйста.

– Как по-вашему – смогу ли я, будучи врачом высшей категории, оценить правильность постановки диагноза… ну, скажем, инфаркта миокарда бригадой «скорой помощи»? На том же профессиональном уровне, что и вы?

– Я понимаю, к чему вы клоните, Геннадий Анатольевич. Но дело в том, что у меня как у врача и как у близкого человека есть сомнения в правильности вашего диагноза. И в целесообразности продолжения лечения в вашем отделении тоже.

– Почему? – Лычкин был само дружелюбие.

– Потому что я никогда не замечала за Владимиром чего-то такого, что натолкнуло бы меня на мысль о шизофрении…

– Естественно, ведь вы не психиатр.

– Но и не водитель автобуса. В какой-то мере, пусть даже и не наравне с вами, я могу судить о психическом здоровье своего мужа!

– Елена Сергеевна, – Лычкин улыбнулся так широко, как мог, но улыбка его больше походила на гримасу отвращения, – близким людям очень трудно быть объективными. Недаром ведь сказал поэт: «Большое видится на расстоянии». И потом, разве вы забыли, при каких обстоятельствах ваш муж попал к нам?

– Я все прекрасно помню, и у меня есть единственное объяснение происходящему.

– Так, любопытно послушать, – оживился Лычкин. – Поделитесь, Елена Сергеевна.

– Да, у Владимира были проблемы со психикой. – Елена заговорила быстро, словно боясь, что ей не дадут высказаться полностью. – Но эти проблемы носили экзогенный характер. Неприятности на работе, стресс, вызванный сменой специальности, смерть матери, увлечение алкоголем… Но я знаю его со студенческих лет и никогда, совсем никогда я не замечала за ним ничего такого шизоидного. Он всегда был вменяем и адекватен. Он не носился со сверхценными идеями, не слышал посторонних голосов, не видел того, чего не было. Мне ли как жене не заметить психических отклонений? Тем более что я врач и с психиатрией знакома не понаслышке.

– Хорошо, пусть так, – неожиданно для Елены согласился Лычкин. – Все так и было, я вам верю. Но шизофрения – это такая болезнь, которая может проявиться и в сорок лет, и в шестьдесят. Вы говорите о стрессах, но разве не могли эти стрессы стать пусковым механизмом?

– Да нет у него никакой шизофрении! – Елена чуть не расплакалась от сознания собственного бессилия. – Странный у нас с вами получается разговор…

– Согласен, странный, – кивнул Лычкин. – Но вы пришли ко мне как к заведующему отделением, и мой долг…

– Только не надо о долге! – Елена предостерегающе подняла правую руку. – Не надо красивых слов! – Рука снова легла на сумку. – Хотите, я расскажу вам, как все было?