Доктор Дэвид Хантер

Инсулин нашелся сразу. Я схватил всю пачку и открыл металлический шкаф, чтобы достать шприц.

— А у них что, нет с собой врачей?

Я не ответил, упрямо разглядывая полки в поисках одноразовых шприцев.

— Дэвид, остановитесь на секунду и подумайте. С ними — отлично оснащенные медбригады, с инсулином и всем прочим. Ну примчитесь вы туда, и что толку?

Лихорадка, охватившая меня с головы до ног, словно напоролась на этот вопрос. Вытекла вся та неистовая энергия, что доселе двигала моими помыслами. Как дурак стоял я с инсулином в одной руке и шприцами в другой.

— Не знаю… — ответил я охрипшим голосом.

Генри вздохнул.

— Верните-ка все на место, Дэвид, — мягко предложил он.

Я потянул еще пару секунд, затем подчинился.

Он взял меня под руку.

— Давайте мы лучше присядем. Вы так ужасно выглядите…

Не сопротивляясь, я позволил ему подвести меня к креслу, хотя садиться не стал.

— Да не могу я сидеть. Мне надо что-то делать…

Генри сочувственно смотрел мне в лицо.

— Я понимаю, вам трудно. Но иногда, как бы страстно нам этого ни хотелось, никто ничего не может поделать.

В горле стоял комок. Из глаз, кажется, вот-вот брызнут слезы.

— Я хочу туда. Хочу быть там, когда они ее найдут.

Генри промолчал, а затем вновь заговорил.

— Дэвид… — осторожно, как бы нехотя начал он. — Я понимаю, вам не хочется этого слышать, но… знаете, может быть, вам следует как-то подготовить себя?..

Эти слова — словно удар под ложечку. Дыхание перехватило.

— Я знаю, как вы любите ее, и все же…

— Молчите!

Он устало кивнул:

— Ладно. Слушайте, давайте я вам налью…

— Не хочу я пить! — взвился я, хотя тут же взял себя в руки. — Не могу я просто сидеть и ждать. Не могу — и все!

Генри выглядел беспомощным.

— Даже не знаю, что сказать… Мне очень жаль…

— Поручите мне что-нибудь сделать. Что угодно…

— Да ведь у нас нет ничего. Из домашних визитов записан только один человек, и к тому же…

— Кто?

— Айрин Вильямс, и это не срочно. Вам лучше здесь поси…

Не дослушав, я вышел на улицу, даже не захватив с собой амбулаторную карту и едва заметив, каким встревоженным взглядом проводила меня Дженис. Надо двигаться, надо как-то отвлечься от мысли, что жизнь Дженни находится в чужих руках. По дороге к небольшому коттеджу на окраине поселка, где жила Айрин Вильямс, я попытался заполнить голову, припоминая, кем была эта пациентка. Довольно болтливая старушка, давно за семьдесят, со стоическим юмором поджидающая трансплантации артрического бедренного сустава. Обычно мне нравилось ее навещать, хотя нынешним вечером на светские беседы уже не осталось сил.

— Вы какой-то тихий. Язык проглотили? — спросила она, пока я выписывал рецепт.

— Просто устал, — ответил я и тут увидел, что вместо болеутоляющих пилюль назначил ей инсулин.

Миссис Вильямс хмыкнула:

— Можно подумать, я не знаю, что вас гложет.

Я вытаращил глаза на старушку. Та улыбнулась, показывая фальшивые зубы — единственную моложавую особенность своей физиономии.

— Нашли бы вы себе хорошую девушку. Вот тогда и настроение поднимется…

Я еле выполз на улицу и, забившись в «лендровер», уронил голову на руль. Посидев так некоторое время, скосил глаза на часы. Словно издеваясь, стрелки едва тащились по циферблату. Для новостей слишком рано. По опыту работы с полицией я знал, что они, наверное, все еще что-то обсуждают, раздают задания тактическим группам, завершают планирование…

Впрочем, мобильник проверить не мешает. Антенный индикатор вяло мерцал, хотя сигнала должно хватить для приема звонков или сообщений. Увы, пока что нет ни того ни другого. Я поднял лицо и сквозь ветровое стекло уставился на панораму поселка. Поразительно, до какой степени я стал ненавидеть Манхэм. Ненавидеть его кремнистые дома, безрадостный, пропитанный водой пейзаж. Ненавидеть подозрительность и злобу, прямо-таки сочившуюся из «туземцев». Ненавидеть убийцу-извращенца, сумевшего незаметно жить здесь эти годы, взращивая свой психоз, пока он не проявился во всей омерзительной силе. Но больше всего я ненавидел поселок за то, что он, подарив мне Дженни, вновь забрал ее назад. «Видишь? Нет, ты видишь? Вот какой могла бы стать ваша с ней жизнь».

Ненависть, судорогой охватившая все мое существо, исчезла столь же внезапно, как и появилась, оставив за собой тошноту и лихорадку. Черные тучи синяком растекались по темнеющему небу. Я завел мотор. Делать нечего, кроме как вернуться назад и с тоской ждать страшного звонка. Дайте же воздуха…

И тут я вспомнил нечто совершенно постороннее. Тем утром, когда у нас с пастором был разговор в церковном саду, Том Мейсон упомянул, что его деда опять скрутило. Что-то такое со спиной. Старик постоянно жаловался на поясницу: цена, которую приходится платить, десятилетиями простояв в согбенном виде над чужими клумбами. Может, проведать его? Это займет десяток минут, а заодно и отвлечет от горьких мыслей в ожидании звонка Маккензи. С облегчением, смешанным с отчаянием, я развернул машину и поехал к Мейсонам.