Доктор Дэвид Хантер

Разыскная операция в «Кедровых высях» еще шла, территорию перекапывали, чтобы убедиться в отсутствии ненайденных жертв. Но моя роль во всем этом закончилась еще в первый день. Теперь там работали не только другие сотрудники Центра криминалистической антропологии — уровень операции означал, что на это дело бросили и региональную Оперативную группу розыска и идентификации жертв при чрезвычайных ситуациях. Они прибыли с передвижным моргом, и меньше чем через двадцать четыре часа после того, как мы с Полом перебрались через забор, в санатории и прилегающей к нему территории кипела бурная деятельность.

Меня вежливо поблагодарили за помощь, сообщили, что свяжутся со мной, если от меня потребуется еще что-то помимо тех сведений, которые я уже сообщил. Пока меня везли между рядами машин телевизионщиков и прессы, столпившихся у ворот санатория, я одновременно испытывал и облегчение, и сожаление. Казалось неправильным вот так бросать расследование, но я тут же напомнил себе, что вообще-то это не мое расследование.

И никогда им не было.

Я был готов задержаться в Теннесси до панихиды по Тому, но мог бы и прилететь на нее позже, если придется. Но этого не понадобилось. Несмотря на все прочие факторы, Том все же умер в госпитале от естественной причины, так что всяких формальностей вроде следствия удалось избежать. Так было лучше для Мэри, хотя у меня оставалось чувство незавершенности. Но какая смерть его не вызывает?

Похорон не было. Том завещал свое тело на медицинские исследования, хотя и не станции. Это было бы чересчур для его коллег. Мэри во время заупокойной службы держалась с достоинством, глаза ее были сухими. Рядом с ней стоял полный мужчина средних лет в безупречном костюме. Я даже не сразу сообразил, что это их сын. Он держался со слегка раздраженным видом человека, у которого есть дела поважней, и когда меня с ним познакомили, его рукопожатие было вялым и неприятным.

— Вы работаете в страховании, не так ли? — сказал я.

— Вообще-то я андеррайтер. — Я не понял разницу, но оно того не стоило, чтобы уточнять. Я попытался еще раз:

— Вы долго пробудете в городе?

Он посмотрел на часы и нахмурился, словно уже куда-то опаздывал.

— Нет, улетаю обратно в Нью-Йорк после обеда. Мне и так пришлось перекраивать график встреч. Это все произошло действительно очень не вовремя.

Я прикусил язык, проглотив готовую сорваться реплику, напомнив себе, что, какой бы ни был, он все же сын Тома и Мэри. Когда я от него отошел, он снова поглядел на часы.

Гарднер с Джейкобсен присутствовали на церемонии. Джейкобсен уже вернулась к работе, перевязка на плече была совершенно незаметна под пиджаком. Гарднер формально все еще оставался на больничном. Он пережил преходящее ишемическое нарушение мозгового кровообращения — микроинсульт — из-за того, что его слишком долго держали в удушающем захвате. В результате у него была небольшая афазия и односторонняя потеря чувствительности, но это временно. Когда я его увидел, единственными заметными последствиями были ставшие еще более глубокими морщины на лице.

— Я в порядке, — сказал он мне немного резковато. — И вполне уже могу работать. Чертовы врачи!

Джейкобсен выглядела еще более неприступной недотрогой, чем обычно. Если не считать того, что она немного берегла левую руку, никто бы и не подумал, что ее ранили.

— До меня дошли слухи, что ей собираются объявить благодарность, — сказал я Гарднеру, пока Джейкобсен выражала свои соболезнования Мэри.

— Этот вопрос на рассмотрении.

— На мой взгляд, она ее заслужила.

Гарднер чуть смягчился.

— По-моему, тоже, коль уж на то пошло.

Я наблюдал, как Джейкобсен беседует с Мэри. У нее была очень красивая шея. Гарднер кашлянул.

— У Дианы сейчас непростой период. Она в прошлом году рассталась со своей любовью.

Это был первый намек на личную жизнь Джейкобсен, услышанный мною за все это время. Я удивился, что Гарднер решил поделиться информацией.

— Он тоже агент БРТ?

Гарднер смахнул невидимую пылинку с лацкана своего мятого пиджака.

— Нет. Она адвокат.

Перед отъездом Джейкобсен подошла попрощаться. Ее рукопожатие было сильным, кожа сухой и теплой. Серые глаза вроде бы чуть потеплели, а может, мне так показалось. В последний раз я видел ее, когда они шли к машине вместе с Гарднером: она — грациозная и подтянутая, он — сутулый и пожилой.

Сама церемония была простой и трогательной. Гимнов не пели, лишь в начале и в конце прозвучали две любимые джазовые композиции Тома: «My Funny Valentine» Чета Бейкера и «Take Five» Брубека. Я улыбнулся, услышав их. А в промежутке были речи друзей и коллег, но в какой-то миг торжественность церемонии нарушил крик младенца. Томас Пол Эвери оглушительно вопил, несмотря на все усилия матери его успокоить.

Но никого это не волновало.