Доктор Дэвид Хантер

— Кто они? — спросил я.

— Руководство местного самоуправления и просто мелкие активисты. Женщина, которая говорит, член совета. А тот, что рядом с ней, руководит раздачей благотворительного продовольствия. — Уэлан пожал плечами. — Большинство вполне благонамеренные.

— А вон тот, сидящий рядом с пустым стулом?

На губах инспектора заиграла усмешка.

— Трудно сказать так, сразу. Это Адам Одуйя. Местный активист, однако по сравнению с остальными птица совсем другого полета. Одно время работал адвокатом-правозащитником, но назначил сам себя борцом за социальную справедливость. Стоит за почти всеми демонстрациями и митингами по поводу больницы, и это именно он подключил к протестам общество защиты летучих мышей, или как они там себя называют. Не будь его, больницу давно бы уже снесли.

Это так и не давало ни малейшего намека на то, откуда Одуйя мог меня знать.

— Если так, наверное, он не слишком популярен у застройщиков.

— Ну не думаю, чтобы они из-за него хуже спали. За ними большой международный конгломерат, так что для них это лишь вопрос цены. Вот бедолагам, что здесь живут, действительно не повезло: они, как всегда, крайние.

— Послушать вас, так вы на стороне протестующих.

— Не скрою, я им сочувствую. Возможно, вы по моему говору не поверите, но я вырос всего в нескольких кварталах отсюда. До восьми лет жил в Блейкенхите, пока родители не переехали в Ньюкасл. Жена моя из Лондона, потому и вернулся, а вот здесь в первый раз с тех самых пор. И, надо сказать, в ужасе от того, что вижу. То есть тут никогда богато не жили, но чтобы вот так… Кругом наркоманы, все заколочено или развалилось, а с тех пор, как закрыли Сент-Джуд, до ближайшей больницы двенадцать миль ехать. Хоть плачь.

Уэлан стал говорить громче, и женщина, уступившая ему место, недовольно покосилась на него. Он виновато кивнул ей и, придвинувшись ближе ко мне, снова понизил голос:

— Весь этот район погибает без реконструкции, но вместо доступного жилья застройщики собираются возвести еще один квартал дорогих стеклянных офисов. И ведь они пытаются наложить руки и на рощу за больницей. Эта роща чуть не старше города, а они говорят, если им отдадут эту территорию, вот тогда они построят жилье. Одуйя считает, они пудрят всем мозги, и, вероятно, он прав.

— Тогда что вас в нем настораживает?

Уэлан пожал плечами:

— Я согласен со многим из того, о чем он говорит. Мне просто не нравится этот "социальный мессия", которого он изображает. Слишком уж он себя пиарит, я такого не люблю. У него популярный блог, огромное количество подписчиков в "Твиттере", и он мастерски умеет этим пользоваться. Чертовски фотогеничен, надо признать, но почему-то мне кажется, будто у него во всем этом свой интерес. Уж больница ему дорогу никак не переходила.

Я посмотрел на красавчика за столом президиума. Тот внимательно слушал женщину.

— Какой интерес?

— Все, что поможет ему в адвокатской карьере. Скорее всего, политический. Этот тип — прирожденный политик, и на этом деле он может сорвать себе бонус… Ага, наконец-то. Главное событие, вот оно, начинается.

Выступавшая наконец выдохлась и, повернувшись к Одуйе, представила его публике. Пока она переводила дух, он энергично аплодировал ее выступлению, на что зал откликнулся, хотя и с меньшим энтузиазмом. Потом, вместо того чтобы выступать сидя, как предыдущий оратор, Одуйя снял микрофон с подставки и поднялся.

— Спасибо, Таня. И спасибо вам всем за то, что пришли. Если бы не дождь, нас было бы больше.

Одуйя улыбнулся и сделал паузу. Усиленный микрофоном голос впечатлял еще больше. По залу прокатились одобрительные смешки. Впрочем, едва он смолк, лицо его снова сделалось серьезным.

— Есть те, кто говорит, будто таких вещей, как чувство локтя, больше нет. Мол, связи, что объединяли наше общество, порваны. Всем на все наплевать. — Он снова сделал паузу для большего эффекта. — Так вот, я вижу, стоя здесь сейчас, что это не так. Я вижу людей, которым не все равно. Людей, кто беспокоится за свои семьи и за соседей, людей, желающих своим детям лучшей жизни. Людей, возмущающихся, что их не слышат!

Его окрепший голос отозвался эхом от стен церковного зала, который разразился дружными аплодисментами.

Но я заметил, как он чуть отодвинул микрофон от рта, чтобы тот не фонил. Уэлан говорил правду: Одуйя великолепно знал, что делает.

Следующие десять минут он говорил — ярко, но со сдержанной страстью. Что-то из истории больницы я уже знал; впрочем, местные — наверняка тоже. Это ничего не меняло. Одуйя завладел всеобщим вниманием, и я сомневался в том, что в зале найдется хоть один человек, не следивший за ним. Он вышел из-за стола и, медленно обойдя незанятый стул, остановился на самом краю сцены. Зал затих. Одуйя молчал, нагнетая напряжение.