Доктор гад

– Неужто показалось? – пробормотал всемирщик, потирая лоб широким рукавом тальмы. Ему не показалось. Он почувствовал то, что чувствуют все они, – пульсирующую пустоту в зрачках и стук нездешнего сердца. – Нет, конечно. Показалось. Я тоже устал, надо бы домой. Я останусь ещё на час, смогу вас довезти на своём экипаже, хотите?

Эдта вежливо отказалась. Лереэ довезёт её – к себе домой, а она пока не была готова к новым мужчинам. Едва она начинала думать о других, дырка в ухе, оставшаяся после развода, начинала ныть.

Но хуже всего было телу, скрытому одеждой, подумала она уже дома, стоя голая перед зеркалом. Она была в своей комнатке доходного дома дамского общества, где жила после развода. Здесь было пусто – лишь пара книг да сменный мундир, больше ничего она себе не оставила. Хотела ещё забрать кота, но Рофомм вцепился в зверя клещами и орал, что за кота будет с ней судиться, и Эдта махнула рукой. Она и так отняла у него всё тепло, забрать Паука было бы совсем жестоко даже по отношению к такому чудовищу.

Телу было хуже всего. Эдта провела руками по животу в мелких царапинах, встала спиной и, извернувшись, стала изучать в зеркале следы от ремня. Их было гораздо меньше, чем Эдта заслужила. Она очень многое видела и знала – и при этом ничего не делала. Ибо как жалкая мелкая чиновница может остановить грядущее зло? Она может только от него сбежать – и то недалеко, всего-то из Технического в Циркуляр Артистов.

Она даже сбежать не смогла, поняла она, стегая себя по спине. Она никуда не сбегала, осознала она с особенно сильным ударом. Было совершенно не больно, но Эдта плакала под свист ремня. Пусть ремень раздерёт спину в мясо. Тело несло наказания за всё, о чём молчала Эдта Андеца, о чём она говорила кому не надо, действуя из одной своей глупой, никчёмной любви. Всё было впустую.

Она отбросила ремень, упала на колени и, утопив лицо в ладонях, беззвучно разрыдалась.

* * *

– Давно я не видел такой тёплой и светлой упорядоченности, – признался шеф-душевник и прикоснулся губами к его лбу. Целовал в лоб он только здоровых при выписке. Человек, которого полиция передала им под обозначением «условный Дитр Парцес», вдруг дёрнулся и вскрикнул, и Рофомм отпрянул – на миг ему показалось, что глаза у человека почернели, но, скорее всего, то была игра света газового ночника. – С вами всё хорошо? Разумеется, странный вопрос, – он через силу осклабился, – тому, кто находится в душевном приюте по решению суда. – Нет, омм, не всё хорошо, – Дитр Парцес улыбнулся почти так же, словно насмешливое зеркало. – Который сейчас час?

– Где-то около полуночи, – Рофомм достал часы из кармана. – Без четверти полночь, – ответил он и увидел, что Парцес заинтересованно глядит на его часы. Южане при виде механизмов, даже таких обыденных, как часы, сразу отвлекались, лица у них светлели. Парцес, судя по говору, явно вырос в Гоге и исключением не был. – Хорошие часы.

– Друг подарил, – Рофомм протянул ему часы, и Парцес стал изучать хронометр и крышку с гравировкой «Эллигэр, будь человеком. Джер Т., год тысяча четыре». Джера больше не было, зато часы и не думали ломаться. На День Начала Времён южане останавливали часы за пять минут до начала очередного года, чтобы в торжественный момент под вопли «Вперёд, прогресс!» завести часы снова. После того, как Джер погиб при крушении «Безмятежного», Рофомм повадился останавливать часы в праздничный день, правда, о прогрессе не кричал. Тому, кто отважился бы назвать его сентиментальной гралейской башкой, он отгрыз бы лицо. Терять друзей в двадцать семь лет – такое он пожелает только врагу. Но врагов у него не было.

– Эллигэр? – спросил Парцес, возвращая часы.

– Глагол «эллиг» означает «любить» безотносительно телесности, – тихо объяснил Рофомм. – На варкский он переводится скорее как «дружить», но «эллигэр» означает любимого, друга, того, кто дорог. Корректно обращаться так к супругам, родственникам, лучшим друзьям – ну и к кошкам, если вы любите кошек, конечно. Странно, что к вам так не обращалась жена. Откуда была ваша жена? Простите, мы с коллегами осмотрели ваши вещи и обнаружили вышитый платок. Нам невесты перед свадьбой вышивают кушаки, но вы кафтанов не носите и кушаков тоже, поэтому в ход идут платки. Я заключил, что ваша жена была моей соплеменницей. Платок вернул на место. Простите.

Парцес спокойно кивнул, давая понять, что прощает.

– С юга Акка. Но она была довольно ассимилированная да и вообще только наполовину гралейка, а наполовину – варка. Поэтому меня она так не называла.

Рофомм по-змеиному наклонил голову, разглядывая вдовью серьгу в ухе Дитра Парцеса. Где-то под давно не стриженными волосами его собственное ухо, которое он порвал после развода, вместо того чтобы аккуратно вытащить оттуда серьгу, заныло душевной болью. Ухо ему тогда зашивал Шорл Дирлис, ругая его на чём свет телесный стоит идиотом, который развестись по-человечески не может.

– У вас – друг, – внезапно заявил Парцес, на миг показавшись удивлённым.