Доктор гад

– Быть придворным – значит терпеть, – скривился Рофомм. – Тионна уже уехала туда с мужем, а так как дама она хоть и с родословной, но без герба, им осталось только добиться места при дворе. Писала мне тут, что скоро её Лоннелу дадут белый герб. А ведь если оба будут себя хорошо вести, то однажды их внуки или даже дети на этом гербе что-нибудь нарисуют.

– Червяка, – хихикнула Эдта, а Рофомм встал, сделав карикатурный придворный поклон.

– Эр номинно, Ваше Совершенство, я состряпал припарки для вашей серебряной задницы…

Эдта задрала голову назад, хохоча, из её причёски выпала волнистая прядь волос и затерялась где-то за воротом, щекоча бледно-оливковую кожу. И он понял, что если не будет слышать её смеха каждый день, то попросту обратится даже не змеёй – пустотой, вот чем. Что-то дёрнулось в нём, и мир вдруг обрёл краски – элегантный диван нежно-жабьего цвета, блеск витражных стёкол в двери, даже завихрения тумана за окном, а главное – смеющаяся женщина у него в гостиной. Эдта почувствовала на себе его пристальный взгляд и умолкла, неловко кашлянув.

– Только вот вопрос, – он подсел к ней на диван, она отползла, чтобы между ними было больше места. – На кого я всё тут оставлю? Полиция… закрыла дело об убийстве Тейлы, представляешь? Повесили всё на какого-то местного пьяницу, не стали это никак связывать с тем, что на нас наседает Подкаблучник, – он умолк и призадумался, рассказать ли ей о двух трупах. Но решил не рассказывать. – Продай-ка ты это всё, положи ценности в контору роста и поезжай со мной в Принципат. Сестре там будет лучше…

– На каких это основаниях я должна с тобой ехать? – Эдта приподняла изящную густую бровь. – Я всего лишь опекунша, а не родственница, и не имею права на гражданство с тех пор, как мы развелись…

– Это ты со мной развелась, – жёстко проговорил Рофомм. – Я с тобой не разводился.

– Да плевала я, что ты там думаешь! – прошипела чиновница. – Ты вообще предлагаешь всё продать и сбежать – что бы на такое твоя мать сказала? Это я и сама могу, а мужчина у нас, вообще-то, ты.

Плевала она, что я думаю, надо же, говорил певучий голос в него в голове. Как ехать с ним, так они больше не семья, а как не может сама справиться – Рофомм, помоги, ты же у нас мужчина. По всему телу проходили стуки и спазмы, а он смотрел на её небольшой лиловый рот и шею, выглядывающую из-под высокого глухого ворота мундира.

– Если тебе так нужен мужчина, то назначу тебе Берегового. Чего ты так на меня смотришь? – он усмехнулся одними губами. – Славная и, главное, полезная древняя традиция. Скажи-ка, Эдта, кто из мужчин, которых я к тебе приводил, понравился тебе больше всего? Кого…

– Засунь-ка эту гралейскую проблудь в свой пронюханный нос. Какой же ты всё-таки мерзкий, – она принялась сгребать свои бумаги обратно в портфель.

– Спасибо. А теперь сядь, – приказал он. – Сядь, я говорю! – он повысил голос, сдобрив его изрядным волевым импульсом. От неожиданности ноги у неё подкосились, и Эдта опала обратно на мягкий диван. Где-то в недействительности она вилась угрём, пытаясь вырваться из его пут: у Эдты Андецы, такой тонкой и нервной на вид, была очень сильная воля. – Куда это ты собралась? – Он подсел поближе и схватил её за запястья, не давая на себя замахнуться. Подняв её руки, он поцокал языком, разглядывая порезы на обнажившейся коже. – Опять этим занимаешься? Давай-ка тебя распакуем и поглядим, где ещё…

– Не трогай меня, – глухо сказала она, силясь преодолеть сковывающую немощь. Его воля поднималась от её коленок, опутывая тело бывшей жены как чёрный паразит. Портфель выпал из её руки, при падении он раскрылся, и оттуда посыпались бумаги. Эдта дёрнулась в сторону портфеля, но больше ничего сделать не могла. Чужая недобрая воля сковывала её по рукам и торсу, подбираясь к горлу.

– Непорядок, что мою сестру будет опекать женщина с проблемами. А что люди скажут? Доктор Ребус – паршивый душевник, раз у него жена съехала в самоистязание… А ну не дёргайся! Терпи, как я терпел – все это долгое, жуткое время без твоего общества, – прошептал он, поцеловав её истёртую веслом ладонь.

Хорошо бы уложить её лечиться, вдруг холодно и жестоко подумал он. Никакого душескопа – пусть лежит одурманенная, в смирительной рубахе, как обычная сумасшедшая. Ничего не соображает, никого не видит, кроме ведущего врача и любящего мужа, запертая в тюрьме собственного дурного рассудка. Если только так она может с ним быть, то пусть так и будет.

Он задрал юбки и с удовольствием прикоснулся к бледной полоске изрезанной кожи между чулками и панталонами. На спине у неё наверняка живого места нет, думал он, поглаживая её шею за воротом мундира. Одну за другой он вытащил шпильки из её причёски, и волосы рассыпались по плечам тёмным водопадом.

– Чем же я тебе так не нравлюсь, а? – тихо спросил он, гладя её по волосам. – Даже побрился, не буду тебя царапать. Расстегни мундир.