Доктор Глас

— Ага, — сказал вдруг Маркель, — теперь я вижу Рекке. Вижу его в зеркале. Ну конечно, я угадал, кто его дама. Остальных я не знаю.

— И кто же она?

— Фрекен Левинсон, дочь биржевого маклера, умершего в нынешнем году… У нее полмиллиона.

— И ты думаешь, он собирается жениться на деньгах?..

— Боже избави, конечно, нет. Клас Рекке человек воспитанный. Будь покоен, уж он позаботится о том, чтобы прежде безумно в нее влюбиться, ну а после вступит с нею в брак по любви. И проделает свой фокус-покус так артистически, так войдет в роль, что сам еще, пожалуй, изумится, откуда на него деньги свалились.

— Ты ее знаешь?

— Встречал раза два или три. Весьма недурна собою. Нос, пожалуй, излишне острый, да и ум, кстати, тоже. Эдакая, знаешь ли, эмансипированная юная особа, с неподкупной справедливостью воздающая по заслугам что Спенсеру, что Ницше и вещающая: «В том-то и том-то этот прав, а в том-то и том-то, безусловно, этот», — она меня чем-то волнует, но это совсем не то волнение… Что ты сказал?

Я ничего не говорил. Меня одолевали мысли, и мои губы, верно, шевелились вслед мыслям, я, верно, что-то бормотал себе под нос, сам того не замечая… Я видел ее перед своим мысленным взором, ту, что постоянно занимает мои мысли. Я видел, как она ходит взад-вперед в сумерках по пустынной улице, ожидая того, кто не придет. И я бормотал про себя: «Милая моя, такая уж твоя доля. Ты сама должна с этим справиться. Тут я ничем не могу тебе помочь, да если бы и мог, так не стал бы. Ты должна быть сильной». И еще я думал: «Хорошо, что ты теперь свободна и вольна располагать собою. Теперь тебе легче будет справиться».

— Ну нет, Глас, это уж слишком, — сказал Маркель озабоченно. — Сколько, по-твоему, можно просидеть тут без капли виски?

Я позвал официанта и попросил его принести нам виски и два пледа, ибо становилось прохладно. Рекке покинул своих спутников и прошел мимо нашего столика, не видя нас. Он вообще ничего не видел вокруг. Он шел как по линейке, походкой человека, имеющего перед глазами вполне определенную цель. На пути ему попался стул, он его не заметил и опрокинул. Веранда опустела. Деревья шумели по-осеннему. Сумерки сгущались и сгущались. И, задрапированные в свои пледы, точно в красные мантии, мы долго еще сидели и толковали о материях как низких, так и высоких, и Маркель высказал немало истин, которые не запишешь значками на листе бумаги, да я их и позабыл.

29 августа

Еще один день позади, и снова ночь, и я сижу у своего окна.

Одинокая моя, милая моя!

Знаешь ли ты уже? Страдаешь ли? Глядишь ли бессонным взором в ночь? Мечешься ли в ужасе по постели?

Плачешь ли? Или нету у тебя больше слез?

Но, быть может, он продолжает ее обманывать. Он деликатен. Он считается с тем, что она в трауре по мужу. Он не дает ей повода для подозрения. Она сладко спит и не ведает ни о чем.

Милая, ты должна быть сильной, когда пробьет твой час. Ты должна с этим справиться. Ты увидишь, сколько еще припасла для тебя жизнь.

Будь же сильной.

4 сентября

Дни приходят и уходят, и один похож на другой.

И безнравственность процветает по-прежнему, как я замечаю. Нынче, разнообразия ради, ко мне явился проситель мужского пола, он умолял выручить из беды его невесту. Он толковал мне про былые деньки и про учителя Снуффе в Ладугордсланде.

Я был непреклонен. Я продекламировал ему свое медицинское кредо. Оно произвело на него такое впечатление, что он тут же предложил мне две сотни наличными, плюс чек на ту же сумму, плюс дружбу по гроб жизни. Я чуть было не растрогался; он выглядел очень несчастным.

Я его выпроводил.

7 сентября

Тьма, тьма беспросветная.

Жизнь, я не понимаю тебя. Порой на душе у меня до того тошно, что совсем невмоготу делается, и тогда какой-то голос нашептывает мне, и бормочет, и пугает, будто я заблудился. Сейчас это опять повторилось. И тогда я извлек на свет божий свой судебный протокол: те страницы дневника, где я учинил допрос спорящим голосам в своей душе: тому, который хотел, и тому, который не хотел. Я перечитывал снова и снова, и снова и снова убеждался, что голос, которого я в конце концов послушался, звучал верно и сильно, а второй имел звук глухой и неясный. Второй голос был, возможно, благоразумнее, но я потерял бы последнее уважение к себе, если бы послушался его.

И все же… все же…

Пастор начал являться мне во сне. Это можно было предвидеть, но оттого-то я и удивляюсь. Я думал, мне это не грозит именно вследствие того, что я это заранее предвидел.

* * *

Мне понятно, отчего царь Ирод не жаловал тех пророков, что занимались воскрешением мертвых. Он их чтил и уважал в остальном, но эту отрасль их деятельности он никак не мог одобрить.

* * *