Доктор Гоа

Он всегда приходил на урок чуть раньше времени. Случалось, что и минут на двадцать раньше. И всегда, подходя к моему крыльцу, издали кричал: «Ку-ку-у-у-у!» Это звонкое «ку-ку» порой отрывало меня от тарелки с салатом или даже вытаскивало из душа. В таких случаях я просила Маратика подождать на крыльце.

С его мамой мы вместе занимались йогой у Наты на крыше. После занятий часто болтали все вместе, валяясь на ковриках. Как-то одна из наших йогинь, красивая молодая женщина, пожаловалась, что никак не может найти английского репетитора для двенадцатилетнего сына. Я предложила свои услуги, внутренне замирая от ужаса: работать с детьми мне еще не приходилось.

Мы тут же пошли знакомиться с Маратиком. В нашей деревне все близко, буквально два шага. Семья снимала большую красивую квартиру в тихом переулке: ту самую, на которую я сама точила зубы год назад, но для меня она оказалась слишком дорогой.

Навстречу вышел худенький подросток в шортах, с ярко-белыми длинными волосами. Глаза большие, светлые, пронзительные и немного насмешливые. Когда меня представили, он прищурился:

– Преподаватель… И многих вы уже обучили английскому?

– Да кое-кого обучила… – уклончиво ответила я.

Мы еще поболтали. Я сразу поняла, что Маратик – умный и чуткий мальчик. Он очень мне понравился. Как потом выяснилось, я ему – тоже.

И стали мы заниматься. На первый же урок Маратик принес карты.

– Тетя Вероника, давайте в карты поиграем, а? – сказал он чуть ли не с порога.

– Марат, ты что? Мы ж языком с тобой заниматься должны.

– Ну, пожалуйста! Ну, я вас очень прошу…

Я подумала и говорю:

– Ну ладно. Только десять минут и в перерыве. И при одном условии: разговаривать мы при этом все равно будем по-английски.

Маратик обрадовался, и мы сели заниматься. Учебники у него были хорошие, равно как, судя по всему, и частная загородная гимназия, в которой он учился. Да и знаний у мальчика хватало, и словарного запаса. Губило его только одно: чудовищная рассеянность и невнимание. Отвечая, он совершенно не думал, времена и артикли употреблял как бог на душу положит, звуки произносил небрежно. Стоило его остановить и заставить сосредоточиться, как все налаживалось. Но это было не так-то просто. Вот с этим нам и предстояло работать.

На каждом занятии я втолковывала Маратику, что такое осознанность. Это когда ты очень четко понимаешь, кто ты, где ты, зачем здесь находишься, что именно делаешь и почему. И помнишь об этом каждую секунду. Если ты что-то делаешь, пусть даже и хорошо, но всего этого не осознаешь, то грош цена такому деланию. Этому меня научили преподаватели йоги.

Ну, и Маратик, конечно, тоже постоянно рассказывал мне что-нибудь интересное.

– А я занимаюсь капоэйрой! – радостно говорил он. – Хотите, покажу?

– В перерыве, – строго говорила я, а сама умилялась: ну до чего же непосредственный!

И в перерыве Маратик исполнял для меня свой боевой акробатический танец, вертелся и подпрыгивал, лупил ногами по свежепокрашенным хозяйским стенам, да так, что я каждый раз аж вздрагивала: не дай бог, краска слезет или вообще трещинами стена пойдет…

– Тетя Вероника… – с порога спросил Маратик на втором уроке. – А не могли бы вы сейчас отпустить меня домой?

– Как это – домой? – обалдела я. – А заниматься?

– Но ведь вы же добрый человек…

– Ну да, не злой. Только доброта тут ни при чем. Как ты думаешь, а что мама на это скажет? И кого мы с тобой в конечном счете обманем? Сами себя? Или твою маму, которая мне деньги платит?

Пришлось Маратику с тяжким вздохом садиться за мой пластиковый стол, купленный за тысячу рупий в ближайшем хозяйственном магазине.

По дороге на третий по счету урок Маратик упал, ссадил коленку. Пришлось тащить перекись водорода, пластырь и йод, дуть на ссадину, промывать и заклеивать.

В Гоа часто случаются перебои с электричеством, так что свет в моей квартирке периодически гас, иной раз надолго. Тогда я зажигала огромную ароматическую свечу, подарок друзей на Новый год, и мы продолжали заниматься при ее свете. Однажды я капнула на руку расплавленным парафином. Маратик очень меня жалел. Он просто чуть не плакал.

– Ой, тетя Вероника, вам больно? Бедная…

Я растерялась. Мой сын никогда не проявлял такого сочувствия. Разве что мама в детстве. Но мама – это мама…

– Нет, что ты, Маратик, не больно, это ж совсем чуть-чуть, – поспешила я успокоить ребенка. А на глаза тем временем тоже навернулись слезы.

А вот заниматься Маратику было скучно. Он все время качался на стуле, вертел в руках что ни попадя, блуждал глазами по потолку, а мыслями – бог знает где. И как же при этом втолковать ему что-нибудь из английской грамматики, чтобы он запомнил? Запоминаются-то важные, значимые вещи. В общем, приходилось изощряться.

– Хочешь, Маратик, песенку английскую послушаем? – спросила я однажды.

– Нет! – очень быстро ответил мальчик. Такова, впрочем, была его первая реакция на любое подобное предложение.