Доктор Костолом

Сенька заметил, что остался со своим мучителям наедине, не сразу. Волна ярости и обиды охватила его, ослепила. Когда кровь на руках похолодела, а дед Веня совсем перестал походить на себя, сердце монстра забилось медленнее. Он взглянул на Дану. Та лежала так спокойно, что, казалось, и не участвовала в битве. Не ослепила старика собственными пальцами. Она была бледна, умиротворена и спокойна. Сенька, осознав, что уже слишком поздно спешить, встал и медленно, будто нехотя направился к лестнице. Последний раз осмотрел подвал. Что-то в груди заставляло его остаться. Здесь был его дом, но сейчас этот дом мертв. Дом оказался слишком жестоким, чтобы по нему горевать. Но слезы все равно текли, потому что ничего другого в памяти Сеньки не осталось — только жестокий дом, непоседа Борька и теплые объятия Даны.

* * *

Ноги сами по себе привели к дороге. Сенька, с повязанной на поясе тряпкой, посмотрел направо, налево. Опустил глаза на помятую траву, от нее тянуло сладким ароматом ежевики. Старый, приятный запах, от которого дед Веня давно оторвал. Сенька смахнул слезы, перешагнул через овраг и пошлепал по рыхлой тропе в неизвестность, оставляя за собой длинный улиточный след.

* * *

У дома с табличкой «Резиденция Шолохова» остановилась подержанная легковушка. Со смачным матом оттуда выскочила девушка с копной рыжих волос. Подняла высоко мобильник и, удостоверившись в отсутствии связи, кинула его в карман джинсового комбинезона. Красноречиво ругая какого-то Николая Семеныча, она налетела на дверь и одним мощным стуком ее распахнула.

— Эм, — рыжая прищурилась, чтобы углядеть хозяина слабо освещенной берлоги, и осторожно вошла в помещение, стараясь не наступить на старые пожелтевшие бинты, — извините, у вас открыто. Есть кто-нибудь?

Убедившись, что в загаженной гостиной никого нет, рыжая собралась покинуть здание и обойти его. Но тут заметила исходящий из приоткрытой двери в подвал слабый свет. На всякий случай выхватила из кармана складной нож и направилась к свету. Медленно, под скрип ступенек спустилась в полумрак.

— Алло, хозяева, вы тут? — рыжая вытащила телефон и включила фонарик. — Со светом у вас беда, товарищи. Не беспокойтесь, я с миром… О, Боже!

У измазанной кровью кушетки лежали двое. Раздавленное, походившее на старика с седыми волосами нечто. И бледная и болезненно худая девушка с отрубленной ногой и залысинами тут и там. У рыжей подкосились ноги. К горлу подпрыгнула горечь. Чтобы не блевануть, пришлось зажать рот рукой. Луч от фонарика хаотично забегал по подвалу — пытаясь ухватить того, кто устроил это зверство.

Рыжая попятилась, боясь отвернуться к двери и не уследить, как кто-то охотится и за ней. Умом понимала, что надо скорее бежать без оглядки. В безопасное место, где есть связь. Где можно позвать на помощь. Но стопы будто застряли в трясине. Заметив движение, рыжая остановилась. Там, в луже крови и грязи, шевельнулись пальцы мертвеца. Безногая девушка подняла руку и, уронив короткое «Помоги», потянула ее к выходу. Рыжая без промедления ринулась спасать незнакомку.

— Бедная, кто ж тебя так!?

— Егхль… Егхль! — как в бреду кряхтела незнакомка, жадно глотая воздух, как если бы только что вынырнула из ледяного пруда.

Рыжая обхватила незнакомку за плечи. Пообещала сбегать в машину за аптечкой, а затем вместе уехать искать больницу. А та без умолку благодарила и благодарила спасительницу. Обнимала. И раз за разом произносила одну и ту же, лишенную смысла фразу: «Ежевика, дай ежевику».