Доктор N

Отсюда, из окна дома Наримана, видно серое, облезлое, неприметное здание, где некогда собирался мусульманский съезд. И, когда Мамед Эмин, выйдя на трибуну, произнес первые слова, из зала раздался выкрик, он и сегодня звучит в ушах:

- Выступайте по-русски!

- Я буду говорить по-тюркски и ни на каком другом!

И особое удовлетворение, что с трибуны, в сердце России, льется тюркская речь. Всего этого, кажется, не было, приснилось. Жажда мучает. Пьешь - потеешь, откроешь окно - сквозняк, закроешь - душно.

Бумажки липнут к рукам. Удивительно, думал Нариман, так до конца не поняв Мамед Эмина, но веря в его искренность и честность: я и он, оба отторгнуты от народа, служение которому придает смысл нашей жизни. Я изгнан своими левыми, с которыми вместе совершали революцию, а он - теми, ведомыми мной, кто отнял у него прежнюю власть и учредил власть свою, чуждую ему. Моя же власть меня изгнала. Нас отозвали, чтоб спасти: меня от травли и оскорблений, медленного убиения словом, а Мамед Эмина - от физической расправы. Меня защитил Ленин, при имени которого Мамед Эмин меняется в лице, Мыслящая гильотина! восклицает, а Мамед Эмина спас Коба, в ком я вижу... но не достаточно ли того, что я сказал о нем - и сказал не за спиной, а прямо ему в лицо?

- Мы оба ровесники избавителей-покровителей: ты - Ленина, я - Кобы, такие шутки истории! И не учли: с какой стати империи должна лишаться нефти? Вот и подбрасывают нам, чтоб резвились, всякие идеи!

- Но Азербайджан независим!

- Вот видишь! И ты поддался игре слов! Пленники толкуют о независимости!

- Враждовать с Россией, скажу мягче: игнорировать ее - это безумие! Опора на Турцию? Но турки далеко. К тому же им не до нас, собственные интересы для них превыше всего.

- Зато великая тюркская держава, мы не можем не надеяться на неё.

- Ей бы справиться с собственными проблемами!

- Так что же? Быть в вечной зависимости от России?

- Не в зависимости! Творить собственную историю, опираясь на Россию.

- Но она не дозволяет творить собственную историю, и ты это не хуже меня знаешь.

- И согласиться с тобой хочу, и как говорил добрый мой приятель Мелик Мамед: плывешь на корабле - не ссорься с его капитаном. Или иначе: окружен соседями - тут и русские, и грузины, и армяне, и дагестанцы, и свои же земляки в Иране, да и сам Иран тоже - не враждуй с ними, не отгораживайся от них, найди с каждым общий язык, живи в согласии, будь уступчивым.

- Вот-вот!.. А если на тебя нападают? Алчно взирают на твои богатства? Хорошо еще обстоятельства сложились в нашу пользу, я имею в виду Карсский договор, и Нахичевань сохранился за нами.

- Ленину спасибо скажи.

- И Мустафе Кемалю тоже!

- И с Карабахом обошлось,- Мамед Эмин наступал. - А ведь чуть было и Карабах не подарил!

- Нет, - сказал твердо, - о Карабахе, чтоб отдать, не было и речи.

- И Зангезур мог бы по праву остаться за нами.

- Но во имя будущих добрых отношений... - Мамед Эмин перебил:

- Мы только и делали, что уступали: персам, османцам, русским. А постоять за себя - этому, увы, не научились, как наши соседи армяне и грузины. Нас резали, кроили и перекраивали, кромсали, и север не наш, и юг... Я непременно напишу об этом. Уже написал!'

- Издашь если, подари.

- Сомневаешься?

- Так тебе и позволит твой покровитель!

- Ему мало почитания, он жаждет обожествления. Я его скоро покину! Мы еще наплачемся! - заключил Мамед Эмин. И добавил, усмехнувшись: - Это поэтическая строка, а не политический тезис.

Но была, это надо четко обозначить, РЕШАЮЩАЯ ГЛАВА, или ТРИУМФ, победное шествие на юг, из Советской России в Баку, где новая власть: Нариман - победитель, а Насиббек - побеждён: уступили давлению красного войска, дабы избежать кровопролития, тем более, что вооруженные силы Азербайджана сражаются на Карабахском фронте, отбивая яростные атаки соседней Армении; сочли благоразумным капитулировать, поставив, правда, условие перед новой властью, что судьба республики вверяется полномочному представителю тюркского народа, и названо было при этом имя Наримана Нариманова.

А как торжественно встречали его на бакинском вокзале в тот теплый майский день двадцатого года в качестве победителя! Кто в гимнастерке, подпоясанной военным ремнем, кто в косоворотке, и почти у всех фуражка с красной звездой, а один - при шашке, которую приставил к ноге. Но лишь он, Нариманов, в штатском: светлый костюм, да еще с жилетом, белая сорочка с накрахмаленным воротником, при галстуке, к которому привык, и открытая голова, большой высокий лоб, специально, чтобы подчеркнуть, что революция свершилась - довольно крови, надо строить новую жизнь.