Доктор N

О Низами сочинял по памяти, это было данью восьми векам жизни земляка-гянджинца. Тянет Мамед Эмина в этом хаосе бомбежек, разрухи, беспокойства (то триумф фюрера, то победы красных, и от обеих вестей тревога в душе) говорить о вечном в поэзии Низами - любви, и такая она земная с тайнами, изменами, коварствами, ревностью - без пошлой стыдливости и сентиментальной слащавости. Видение Бога в прекрасной женщине - самое совершенное. Как выразить, какими словами - лишь язык оригинала фарси хранит непередаваемую мелодию, и двое немолодых мужчин, Нариман и Мамед Эмин, оба познавшие сладость власти, отраву интриг, горечь изгнания и тщету надежд, будто поняв вдруг бренность мелких неурядиц и дрязг, и что упустили в погоне за призрачными благами, съедаемые тщеславием и честолюбием, нечто важное, спешат вернуть утраченное поэтическим состязанием, дуэлью,- декламируют по памяти строки любви Низами.

Кто б со стороны подглядел: в голодном и холодном Кремле, в чьём воздухе разлита вражда, жаркий поединок образов любви; Нариман - Мамед Эмину, Мамед Эмин - Нариману, и не вспомнить теперь, кто первый умолк, не сумев ответить строкой о земной любви.

Мамед Эмин: Она как жемчуг - не просверлена, а Нариман - похожее: Жемчужину рубином он просверлить хотел.

М.Э.: И поладил с ней, как с нижней верхняя струна.

Н.Н.: Миг один ему остался - крепость сокрушить, и бушующее пламя влагой потушить.

М.Э.: Редкий жемчуг, сокровенный, в раковине был, он жемчужницы бесценной створки отворил.

Н.Н.: Но железо было остро и горяч огонь.

М.Э. (не помнит, но прежде им было произнесено): То, о чем не подобает разговор вести, говорю тебе, читатель, Бог меня прости.

А Н.Н. ему в ответ: Мощь духовная в уменье страсти побеждать.

На это М.Э. (вспомнил!): Рыба вольная из сети в водоем ушла, кажется, так.

...Прятаться не от кого, разве что от бывших своих: конец войне, перебрался в американскую зону (визу в швейцарский Фрайбург не получил), а оттуда в Стамбул. Земляк явился, Али Туран, солдат бывшего азербайджанского легиона. Что вы? - доказывал он американцам, в чью зону бежал.- Какой я азербайджанец? Я тюрок! - чтоб союзники не выдали его советским оккупационным войскам: предательская договоренность есть - всех пленных по национальным квартирам, а это - гибель. Но если тюрок - может отправляться в Турцию. В Стамбуле встречал Мамед Эмина, когда тот прибыл сюда с Лильяной-Лейлой, бездомный, почти нищий,- приютили, помогли. Мамед Эмин спас его однажды от гибели: вздумали смельчаки разыграть в плену историческую драму Самеда Вургуна Вагиф, она была популярна диалогами персидского шаха-тирана Каджара с вольнолюбцем-поэтом Вагифом, везиром Карабахского ханства. Донёс земляк-одноклассник, их всем классом тогда на войну отправили - Али Турана, Зию Первого, который донёс, потом избрал себе псевдоним Роман, мол, жизнь моя - это роман, дескать, Али Туран декламирует стихи коммунистического поэта. Да,- сказал Мамед Эмин, идеолог легионеров, гестаповцам, отводя от Али Турана беду,- поэт живет в коммунистическом Баку, но клеймит в образе шаха Каджара кровожадного тирана Сталина (скорее, подумал при этом, вашего Гитлера, нежели Сталина, пред которым!), так что стихи формируют у легионеров гнев к большевикам.

Еще у них был одноклассник, призванный в армию, тоже Зия, но Второй, драчун из драчунов, сумел выйти из окружения, потом... - дороги войны неисповедимы: Зия Первый с горсткой отчаянных легионеров защищал Рейхстаг, а штрафник Зия Второй штурмовал его, о чем они узнали, встретившись стариками на каком-то международном форуме мира,- первый как подданный Турции, а второй... не ясно, какой страны гражданин: СССР рухнул, в Азербайджане хаос.

Сердечный малый Али Туран: рыжая копна волос на голове, женился недавно на знатной турчанке из султанского рода, заглянет к Мамед Эмину с какой новостью, восторженно горят глаза:

- Трумэн Сталину нос утёр, ультиматум послал, чтобы убирался из Иранского Азербайджана, не то бросят на Москву атомную бомбу!

- Не радоваться, - озадачил гостя Мамед Эмин, - а плакать! - И пояснил: - Дело шло к объединению Азербайджана, некогда разделенного царем и шахом на северный и южный, если б не ультиматум Трумэна, заставляющий Сталина покинуть Иранский Азербайджан...- Отдышаться, астма замучила, Али Туран терпеливо ждёт: болеет аксакал. - ...Империя Сталина не вечна, и тогда Азербайджан остался бы единым государством. А ныне что? - И про себя: О каком единстве толкуешь? Мустафу Кемаля вспомнил, как тот ему: У вас, мне говорили, вы все еще делите нацию на бакинцев, гянджинцев, ленкоранцев... напомните еще, - и Мамед Эмин напомнил про шекинцев, карабахцев... - а мы, добавил Мустафа Кемаль, - запрещаем употребление различительных племенных наименований, все мы турки, это закреплено в конституции.