Доктор Постников

– Мне искренне жаль твою жену, стрелец Григорий, но свои усобные отношения решай у себя дома, а не переноси их на школу! Сюда ты направлен по указу нашего батюшки царя Федора Алексеевича и должен честно и без лукавства выполнять возложенные на тебя обязанности. И лечить ты должен того, кого тебе прикажут, – после чего, жестко добавил, – а что касается «забыл, как называются травы», то ты хитришь, стрелец. Как можно забыть то, чего не знаешь, и это показала практика под Чигирином. Ты и еще несколько учеников после окончания первого года обучения были направлены в полки для лечения раненых и увечных стрельцов. И как вы оказывали помощь раненым? – При этих словах Блюментрост впился в стрельца глазами. – Два подлекаря за татьбу и воровство в полках были сосланы на южные рубежи Московского государства. Ты же, как мне донесли, не смог прочитать ни одного написанного на склянках латинским шрифтом названия. В итоге дал стрельцу, у которого болел живот, вместо лекарственного настоя выпить примочку корневища аира и дудника, которая применяется для промывки гнойных ран. Не мудрено, что стрелец через некоторое время умер. Отчего он умер, никто не знал, но ты, испугавшись ответственности, бросил сумку с хирургическими инструментами, выданную тебе Аптекарским приказом, и сбежал на войну. Тебя нашли и вернули в школу. Но батоги, видимо, тебе не пошли впрок, и ты пошел бражничать. Вчера я и алхимист-аптекарь Готфрид Грегори провели инспекцию на аптекарском огороде у Мясницких ворот. Как нам сказал алхимист Шилов, у него в складском сарае, где расположена главная поварня, на полках лежат несколько мешков высушенного растительного сырья, приготовленного для отправки на переработку в кокторий Новой аптеки. На каждом мешке латинским языком было написано и название растения, из которого это сырье было приготовлено, и твое имя. Ты должен был прийти, взять мешки и отнести в кокторий, где из него приготовили бы пластыри и настои противу гноя. Но так как ты латинский шрифт читать не можешь, ты не отнес сырье, а вместо этого, все дни проводил в кабаке на Никольском крестце. Тебя там видели и донесли. Это уже третий случай, когда ты нарушаешь царский указ и причиняешь убыток царской казне.

– Какой такой убыток казне я причиняю? – возмутился было Григорий, но голос его прозвучал сдавлено и глухо, а глаза тревожно забегали. Подсознательно он чувствовал, что обвинения ректора справедливы, и знал, что все, что сказал ректор, правда. Но ненависть к иноземцам возбуждала мозг к сопротивлению.

– Первый раз, когда под Чигирином ты бросил выданную тебе Аптекарским приказом сумку с хирургическими инструментами и отказался выполнять возложенные на тебя царем обязанности, а именно лечить своих товарищей. Второй убыток: за целый год обучения в школе ты получал жалование, которое потратил, но не оправдал. И третий раз: твое бражничество. Я считаю тебя неспособным к обучению. Поэтому глава Аптекарского приказа боярин Никита Иванович Одоевский сегодня примет решение, что с тобой делать. А пока ты предстанешь перед дьяком Виниусом.

Доктор Блюментрост сделал жест рукой, и четыре стрельца подошли к Григорию и встали от него по обе стороны. Тут же подскочил подьячий, вынул из-за пояса приготовленный лист бумаги и, разложив его на колене, внес в него имя стрельца Башкина.

– Связать ему руки, – скомандовал подьячий, закончив писать.

Стрельцы приготовили веревку и попытались заломить Григорию руки.

– Отринь! – взревел тот и легко скинул двух стрельцов, повисших на нем. – Не боись, не сбегу! Сам пойду!

Тогда двое стрельцов взяли Григория под локти, каждый со своей стороны, а двое других распределились – один спереди, другой сзади – и повели арестованного к двери. Перед самым выходом из зала Григорий остановился, повернулся к товарищам и, не удостаивая взглядом доктора Блюментроста, проговорил:

– Братцы, не поминайте лихом. Был я добрым воякой, порубал на своем веку немало басурман под Азовом и Астраханью, побродил по Дону в поисках вора Стеньки Разина. Но по воле государя нашего великого князя Федора Алексеевича призван был сюда иноземное лекарское дело изучать. Скажу вам как на духу: не любо мне это учение, не по вкусу мне перо и бумага и их латинские ереси. Бердыш и пищаль – вот мои талисманы! А лекарь я взаправду никакой, поэтому и не шло у меня учение. Простите родимые, если кого попусту обидел.

Он трижды поклонился своим товарищам в пояс, перекрестился и, повернувшись к подьячему, грубо проговорил:

– Ну, веди меня, слизь чернильная!

На глаза молодых стрельцов навернулись слезы, те, кто постарше, с сожалением смотрели на Григория и осеняли его крестным знамением.