Доктор Сакс

«Ах Великая Мощь Святого Солнца, — воззвал Сакс, — изничтожь своего Палалаконуха тайными своими деяньями» — И Он протянул свой пузырек Змею. Я вижу, как схватываются его персты, когда он принимается сжимать. Вдруг он пошатнулся — будто ослабнув, он качнулся в забытьи и весь осел в бедном своем саване… затем порошки, что немедленно вспыхнули прекрасным взрывом синей дымки, огромно! хлопнули большим синим конусом пламени и опали ливнем облаков из частиц в сияющий красный провал. Вскоре весь провал уже кипел зеленой яростью. Его порошки были весьма мощны, его pippiones принесли крепкие листья в хрупких палочках костей. Змей, похоже, содрогнулся и застонал в узилище своего провала, мир опрокинулся вверх тормашками — Сакс пропал из виду одним большим взрывком. Взор моих глаз отлетел к звездам в потолке Замка, у которых была собственная ночь средь бела дня. С сокрушенным сердцем видел я идеально чистые мягкоблака небес, сидевшие в своих голубых загонах обычного воскресного утра, — раннеутренние облака, в Роузмонте юный Фредди Дьюб еще даже не встал истратить день свой на продажу фруктов и овощей за городом, сестры его даже еще не смахнули крошки раннепричастного завтрака, куры стояли на Смешилках на крыльце, молоко еще оставалось в бутылке — Птицы пели лютнями в роузмонтских деревах, ни малейшего понятия о том ужасе, коим был я, темном и глубоком за теплыми крышами. Меня великой дугой повлекло сквозь все мое пространство. Я поднялся и побежал что было мочи, и упал, лишь когда устал, а не когда содрогнулась земля. Обернулся я только на громадный вопящий клик вырытых клаксонов — то Змей восстал Вблизи.

И тут Замок рухнул. А оттуда вознеслась горная громада змеиной головы, что медленно сочилась из земли, словно гигантский червь из яблока, но с огромным облизывающимся зеленым языком, который плевался огнями, большими, как факелы огромнейших на всем белом свете нефтеперегонок… Медленно, громадно выгромождаясь, с Замком, ссыпающимся с его чешуй, как сами чешуи — Со всех сторон, я видел, по воздуху летали мелкие людишки и летучие мышки, и кружили орлы, и были шум и смятенье, ливни шума, все падало, и пыль. Граф Кондю лежал в своем ящике, его пронзали до самой Вечности в углях Провала, куда он и десять тысяч гномов падали очертя голову со стоном — с Барокком, Эспириту, Воазом-мл., Хлопснехой, Ла Контессой, Чудищем Блуком, другими без имени и без счета — Старый Воаз сбежал к реке, заарканил кусок плавучего чего-то, что замыкало ряды потопа, но очень медленно и глубоко утащило его в реку — ему не посчастливилось, он привязался вервием за пояс — никто не знает, почему, что это было — Прах восстаний, темный мир —

Как вдруг я увидал Доктора Сакса — он стоял за мной. Свою широкополую шляпу он снял, накидку тоже скинул. Они лежали на земле, обмякшие черные одеянья. Стоял он, сунув руки в карманы всего-то-навсего бедных старых битых штанов, и под низом на нем была белая рубашка, и обычные коричневые башмаки, и носки обыкновенные. И ястребиный нос — снова было утро, лицо его вернулось к обычному своему цвету, зеленело оно лишь по ночам — И волосы падали ему на глаза, он немного смахивал на Быка Хаббарда (высокий, худой, скромный, странный) либо на Гэри Купера[121]. И вот он стоит и говорит: «Ч-черт, не вышло». Обычный голос его сокрушен. «Забавно то, что я никогда не рассчитывал встретить Судный День в своей обычной одежде, что не придется скакать посреди ночи в этой дурацкой накидке, с этой дурацкой саванной широкополой шляпой, с этим черным лицом, которое мне прописал Господь».

Он сказал: «А знаешь, я всегда считал, что в умирании будет хоть какая-то драма. Ну что ж, — говорит он, — вижу, мне надо сдохнуть средь бела дня, где я хожу в обычной одежде». Вокруг глаз у него собрались морщинки юмора. Глаза у него были голубые и как большие подсолнухи в Канзасе. Вот они мы, на этом задрипанном поле, глядим невообразимое зрелище. «Травка не сработала, — сказал он, — в итоге ничего не получается, ты просто — просто нет абсолютно ничего, и все — никому нет дела до того, что с тобою станется, вселенной плевать на то, что произойдет с человечеством… Ладно, на сем мы и махнем рукой, тут уж ничего не попишешь».

Мне стало тошно. «А почему нельзя сызнова — чего 6 не попробовать еще — почему обязательно через все это —»

«Ну, я понимаю, — сказал Доктор Сакс, — но —»