Доктор Сергеев

И Сергеев находил большое удовлетворение в том повседневной работе, которая здесь же на месте обнаруживала свои благодатные результаты. Он жестоко страдал, когда кто-нибудь из больных не чувствовал облегчения, несмотря на принятые меры. Уже все больные, не только в его палатах, но и во всем обширном отделении, знали, что доктор Сергеев — добрый и ласковый человек. И даже ничему не удивлявшаяся, ко всему привыкшая Домна Ивановна всем рассказывала, что в ее отделении «очень даже любезный» молодой ординатор.

— Он тебя и выслушает, и скажет доброе слово, и тут же на месте поможет. А то даже и посидит у постели, пока ты не уснешь или не успокоишься.

Степан Николаевич нередко поддразнивал Костю. Увидев однажды, как он терпеливо и внимательно, держа под руку, «прогуливал» в коридоре старуху, впервые поднявшуюся после длительной болезни, он бросил на ходу:

— Доктор Сергеев, похоже, что вы скоро начнете собственноручно ставить больным клизмы…

— А что же? Если нужно будет — поставлю, — огрызнулся Костя.

В клинике доктора Сергеева немного побаивались. Малейшее невнимание или небрежность к больным вызывали возмущение Кости, и он сурово отчитывал виновного. И даже старшая сестра, хозяйка отделения, властная Лидия Петровна, прозванная, по меткому определению Домны Ивановны, игуменьей, быстро сдалась и почтительно слушала указания молодого врача.

— А наша-то мать-игуменья, — умилялась старая санитарка, — совсем как перед митрополитом стоит. Только что к ручке не прикладывается.

В течение дня Костя несколько раз обходил своих больных. И каждый раз его белоснежный халат привлекал внимание всех, любивших поохать, порассказать доброму доктору о своих страданиях.

— Константин Михайлович, у меня что-то круглое под самое сердце подкатывает. Отчего это?..

— Доктор, у меня голова кружится, как будто я пьяный. Дайте, пожалуйста, чего-нибудь…

— Доктор, посмотрите, что это у меня за пятна на лице появились?

Костя осматривал больного, делал назначение, успокаивал и шел дальше. Часто он шутил, смеялся, отвлекал от мрачных мыслей. И больные благодарно смотрели на доктора и с сожалением расставались с ним.

— Убедите даже умирающего, что он скоро поправится, и он спокойно умрет, — говорил Сергеев. — Мы не можем ему помочь, но мы обязаны поддерживать его веру в спасение.

— Этот самовар изобретен за три тысячи лет до вас… — язвил Степан Николаевич. — Так что зря стараетесь…

— Что же делать, если многие о нем прочно забыли! — отвечал Костя.

Степан Николаевич был старый, много знающий врач, «уставший, — как он говорил, — от знаний и опыта». С научной работой у него не получилось, о кафедре он давно перестал мечтать. Работал он — как казалось — вяло, апатично. Одевался чрезвычайно небрежно: халат носил нараспашку, воротнички были мятые, скрученный галстук сползал набок, складки пиджака и брюк были серы от пепла. Даже выслушивая больного, он задавал вопросы лениво и бросал иронические реплики.

— Ай-ай-ай, — как страшно! — поддразнивал он больного.

— Да ведь больно, доктор, — обижался больной.

— Ничего, не помрете.

— Не помру, да больно.

— Господь терпел и нам велел.

Говорилось все это в шутку и во всяком случае не со зла, но очень похоже было на равнодушие и ту усталость, о которой упоминал сам Степан Николаевич. И Костя этого не мог понять, а порою сердился так, что, не выдержав, резко бросал:

— Не понимаю я вас, не понимаю! Вы — добрый человек, и много знаете, и много можете, но…

— Вот именно «но»… — сразу же прерывал его Степан Николаевич. — Знаю много, «но», — он делал резкое ударение на «но», — ничего не умею. Или, вернее, знаю много, очень много, «но», увы, гораздо меньше, чем это требуется.

— Степан Николаевич, вы лечите тридцать лет…

— Вот именно, тридцать лет, — не давал он договорить. — Лечу тридцать лет, «но» никого не вылечил! Никого! Не надо обманывать себя. Люди поправлялись сами, если их организм был крепче болезни, и умирали, если болезнь одолевала организм. Да-с. А я здесь причем? Причем здесь я?! — начинал и он сердиться. — Я в самом лучшем случае могу чуть-чуть помочь природе! Помните, наверное же читали слова Гиппократа? «Природа больного есть врач его, а врач только прислуживает природе». Да-с, это совершенно правильно. А ежели природа отказывается защищать больного, то вы можете лбом стенку прошибить — ничего не поможет!

Степан Николаевич кашлял, издавая протяжные, свистящие звуки. Откинув голову, он сердито смотрел на Костю. Потом, вытерев слезы на посиневших щеках и закурив, говорил:

— Вот видите, десять лет как кашляю, и никто помочь не может.

— А вы попробуйте не курить…

— А вы попробуйте не говорить глупостей.

— Ну, тогда не станем…

— Нет, станем, станем! Позвольте уже сказать вам до конца! — резко, даже грубо обрывал он Костю и, вскакивая, говорил горячо, будто бы действительно так и думал: