Доктор Смерть

— Мари, хватит уже скрытничать, — произнес он с придыханием, его слова словно влились в ее ухо, так близко они прозвучали. — Ты знаешь, что я люблю тебя. И любил с юных лет. Это досадное, страшное недоразумение, все, что случилось с нами прежде. Мы должны были быть вместе. И это не поздно исправить. Теперь.

Послышался раскат грома.

— Ты будешь моей.

Сверкнула молния. Айстофель вдруг протяжно, тоскливо завыл.

— Нет! Оставь меня! Все уже поздно! Слишком поздно!

Она оторвала его руку, пытавшуюся расстегнуть пуговицы на одежде, высвободилась из его объятий, подбежала к лошади, вскочила в седло. Под все усиливающимся дождем она стремглав мчалась к замку, не разбирая дороги — через канавы, через густые заросли кустарника. За ней бежал Айстофель. А де Трай? Она надеялась, что он хотя бы ради приличия дождется Анну. Но о приличиях ли думал граф? Она слышала, что он тоже едет за ней.

Въехав в ворота замка, Маренн взбежала по лестнице на крыльцо, вошла в дом, поспешно поднялась на второй этаж. Куда? Куда ей деться? Она и сама не знала. Ей хотелось спрятаться. Спрятаться от Анри и… от самой себя. Прошлое возвращалось, оно нагоняло се, испытывало. Прикосновения де Трая взбудоражили ее чувства, разбудили память. Но она не могла позволить себе не устоять. Она понимала, он решил, сегодня или никогда. Она видела, понимала, ощущала каждой клеточкой своего тела — он влюблен. И решить предстояло ей. Все зависело от нес. Позволит ли она ему вернуть то, что когда-то было разрушено его дерзкой безумной выходкой, продолжить роман, начавшийся между двух войн, или последняя война настолько изменила ее жизнь, что это прошлое уже перестало иметь значение? Нет, конечно, не перестало. Не перестало. Она чувствовала это по тому, как отчаянно, горячо колотилось сердце в груди. Она вбежала в библиотеку. Задыхаясь, упала в кресло перед камином. У ее ног в изнеможении растянулся Айстофель. Она промокла насквозь, ее бил озноб, но не оттого, что она замерзла, а от возбуждения, клокотавшего в ее жилах. На столике рядом с креслом лежали нетронутые утренние газеты. Она взяла одну из них, просто так, даже толком не зная зачем, и… Жар, охвативший ее тело, спал, она оцепенела. На первой странице она прочла, сначала автоматически, а потом снова и снова перечитывала, небольшую заметку. В ней сообщалось, что союзный трибунал в Дармштадте приступил к рассмотрению дела обер-диверсанта Гитлера, «нацисткой звезды первой величины», освободителя Муссолини, бывшего оберштурмбаннфюрера СС Отто Скорцени. Далее говорилось, что «Скорцени был одним из самых яростных гангстеров Гитлера, что на его счету такие преступления, как похищение регента Венгрии Хорти в сорок четвертом году, арест заговорщиков 20 июля того же года и участие в расправе над ними. Он совершал убийства из-за угла многих солдат и офицеров союзных армий во время наступления немцев в Арденнах, за ним числится затопление Шведта и казни в осажденной Вене». В заключение выражалась уверенность, что «приговор трибунала будет справедливым, а потому суровым».

Маренн медленно опустила газету. Вот оно. После стольких месяцев ожидания. Вот оно. Когда она уже и надеялась. Когда устала надеяться. Через год с лишним после их прощания, когда она ждала сначала каждый день, потом каждую неделю, потом каждый месяц, а теперь уже согласилась с тем, что счет, скорее всего, пойдет на годы. И именно сегодня, когда она едва не изменила ему. Именно сегодня.

Она смогла, несмотря на свои чувства к Вальтеру, в конце войны все-таки разорвать их отношения; она заставила себя забыть все, что случилось под Москвой; она смогла вернуться к нему, вернуть страстную близость, которая связывала их в первые годы их отношений, когда ее только освободили из лагеря и война была еще далеко. Она смогла сделать так, что они оба снова стали счастливы накануне краха, на краю полной катастрофы, она смогла возродить их любовь. Она обещала ждать его всегда. И вот сейчас едва не предала его, едва не нарушила своего обещания. Известие о нем пришло, чтобы удержать ее от непоправимого шага.

Прижав голову Айстофеля к ногам, она наклонилась к огню. Она чувствовала укоры совести. «Ты потеряла надежду? Ты не умеешь ждать?» — она упрекала себя, и ей казалось, это он упрекает се. Это верно.

— Он жив, — сказала она по-немецки, наклонившись к Айстофелю. — Твой хозяин жив.

Старый пес словно понял, о чем она говорит. Да нет, он конечно же, понял. Он знал все слова, он все понимал, как человек. Он тоже ждал вместе с ней, ждал днями и ночами, ждал целый год этого известия. Ради встречи с хозяином он жил. Айстофель вскочил, высунув язык, поднялся на задние лапы, уперевшись передними в колени Маренн. Лизнул ее в щеку, радостно виляя хвостом. Она зажмурила глаза, чувствуя, как покалывают веки набежашие слезы.

— Твой хозяин жив, — шепотом повторила она, обняв собаку за шею. — Хотя бы жив. Это уже полдела.