Доктор Великанов размышляет и действует

Вечером, ложась спать, он завел разговор с доктором.

– А мне и невдомек было, Арсений Васильевич, что вы по-ихнему разбираетесь.

– Как же, милок! – отозвалась Ульяна Ивановна, чинившая рубаху Василия Степановича. – Наш доктор по-всякому может. Книг и журналов у нас было видимо-невидимо, и как ни придешь, бывало, в кабинет, Арсений Васильевич сидят и по-иностранному читают: и по-немецки, и по-американски, и по-всякому.

Любя справедливость и истину, доктор Великанов остановил расходившуюся сестру-хозяйку:

– Немецкую специальную литературу я просматривал регулярно – это верно… Но запомните, Ульяна Ивановна, что американского языка в природе не существует.

За этот вечер Ульяна Ивановна и Василий Степанович узнали много интересного не только о языке, но и о быте американцев.

На следующий день утром, когда в мастерской шла обычная работа, в комендатуре началась суматоха. То и дело подъезжали машины со множеством вооруженных немцев, а Ренке так кричал по телефону, что доктор Великанов слышал его голос даже в сарае. Потом к крыльцу подкатил таинственный грузовик, плотно закрытый со всех сторон брезентом.

Часов в десять в дверь просунулась голова Дрихеля.

– Шест-над-цать унд ейн офицерски! – крикнул он. – Штоп бистра!

Василий Степанович надел очки и подошел к двери.

– Шестьсот семнадцать и семнадцать – шестьсот тридцать четыре! – подытожил он и, по обыкновению, подмигнул доктору Великанову.

Прислушиваясь к разговорам немцев, доктор Великанов вскоре узнал, в чем дело: немцы хоронили лейтенанта и солдат, посланных в Солонцы.

– Что же это с ними попритчилось? – почесывая голову, спросил Василий Степанович.

– Они найдены убитыми в лесу, а машины, на которых они ехали, взорваны гранатами.

– С чего бы это?

– Немцы говорят: партизаны.

– Чудно!.. Какие здесь партизаны? Может, солонцовские? У нас-то нету…

Василий Степанович, сразу ставший серьезным и строгим, выразительно и внимательно посмотрел на доктора и крепко налег на рубанок.

Работы было немало. В тот день доктор Великанов натер на руках огромные водяные мозоли, что сильно огорчило Ульяну Ивановну, но не помешало очередной вечерней беседе.

– Лес лесу розь, – заговорил Василий Степанович, крутя козью ножку. – Плотничье, а тем более столярное мастерство целую жизнь можно учить и не выучиться, потому что в нем очень многое знать нужно до тонкостей. И если мы сейчас с вами инструмент тупим и стружки пускаем, это вовсе не работа. У меня сейчас одна осинка в ход идет, да, признаться, и той жалко. Тем и утешаюсь, что все равно вся эта мебель в окончательном расчете нашим бабам на топку пойдет. А осина, доложу я вам, самое последнее, кроме ветлы, дерево. Во-первых, колкая до крайности, во-вторых, настоящей плотности не имеет. Спички, говорят, из нее хорошие, а все остальное дрянь. И в печи жару не дает, потому что водянистая очень. Иное дело – липа. Она хоть и мягкая – ногтем по-всякому чиркается, но только вязкость в себе имеет и под инструмент хорошо ложится. Ольха, когда вылежится, цвет приобретает красный. А вот клен, вяз, береза, а особенно дуб, – уже вовсе другая материя. Каждое дерево свою комплекцию и специальность имеет. Только это уже не про немцев писано, потому что в нашем деле они и разобраться не могут. Тут целая потеха была. Приходит как-то Дрихель и объясняет, что ихнему майору какому-то крест потребовался. И чтобы получше, значит, и поскорее. Отвечаю: «Рад, мол, стараться – по мере сил буду валандаться». – «Та, та, – отвечает, – поскорее и опясательно валандаться». Ну, я и взялся. И сделал же! Взял ветлу трухлявую и такое смастерил, что самому противно стало. Дрихель пьяным-пьянехонек прибегает: «Ну как, мол, готово?» – «Готово!» – говорю. – «Какой терево брал?» – «Дерево, – отвечаю, – самое что ни на есть лучшее – стоеросовый трух-лодуб». Взялся он осматривать. Я стою, думаю – ну, сейчас конец моим дням пришел: возьмет и застрелит. Так что же вы, Арсений Васильевич, думаете? Ведь доволен остался! «Карашо, ошень карашо, зергут», – говорит.

Паразвлекав доктора и Ульяну Ивановну этим и другими рассказами, Василий Степанович зевнул и переменил тему:

– Теперь мы с вами, Арсений Васильевич, в нашей мастерской твердый порядок заведем. Чем вам на непривычной работе мозоли набивать, сидите вы спокойненько да немецкие разговоры слушайте…

– Зачем же мне их разговоры слушать? – полюбопытствовал доктор Великанов.

– Да так. Интересно знать все-таки, чего они промеж себя думают.

… Совсем поздно, когда хождение по селу было запрещено под страхом смерти, раздался стук в дверь. Стук был не простой, а условный, потому что Василий Степанович сразу же открыл дверь. В хату проскользнул рыжеволосый подросток лет четырнадцати. Увидев незнакомых, он застеснялся.

– Племянник мой – Санька, – отрекомендовал Василий Степанович. – Что же ты не здороваешься?

– Здравствуйте! – произнес парнишка и покраснел.

– То-то! Вежливость и ноне не отменена, – поучал дядя.

В глазах старого плотника сверкнул веселый огонек.