Доктор Вера

...Как стучит в висках, и комната будто хочет из-под меня выскользнуть. Нет, нет, не выскользнешь, хотя пить, конечно, не надо. Ну ничего, выпила и выпила. Хирург должен быть немножко пьяница. Кто это сказал. Да, конечно, Кайранский. Вот был хирург... Так о чем же я?.. Ах да, о страхе Вот Василий сказал сегодня: «Снаряды ложатся близко». Сказал спокойно, но я-то знаю: у него воля, и он виду не подает. А я? Чего мне скрывать, мне сегодня страшно. Я трусиха, я даже мышей боюсь... Ой как мне сейчас страшно и за себя, и за ребят, и за весь наш госпиталь! За всех я отвечаю... И почему именно на меня, на слабую, неопытную женщину, все это навалилось? Всю жизнь терпеть не могла и не умела чем-нибудь руководить. Даже детьми... Эта Кира что-то там болтала о Василии. Неужели она что-нибудь заметила? А что можно было заметить? Фу, какая мура лезет в голову... Так о чем же я? Ах да, о страхе. Так вот мне сегодня очень страшно, дорогие товарищи.

6

Утром, еще до обхода, Мария Григорьевна решительно взяла меня за руку и отвела в свои «каменные пещеры». Так называют у нас бетонную каморку с железной дверью, построенную для хранения противопожарных инструментов и приспособленную теперь под кладовую. На металлической этой двери с некоторых пор висит у нее огромный замок, но «алмазов» за этой дверью в пещере оказалось так мало, что не было смысла их пересчитывать: четыре ящика слежавшихся комьями макарон, куль крупы, полкуля траченного мышами гороху да еще мешок горелого зерна, который наши женщины приволокли на санках с уничтоженной немцами мельницы.

Все это у Марии Григорьевны взвешено, проверено, разложено по дням из расчета на наличный состав едоков.

- Хватит на неделю. Как будем, Вера Николаевна?

Как она постарела! Сухое лицо совсем осунулось. Великомученица со старой иконы. Мелкие, незаметные морщинки углубились. Теперь они как трещины. Только глаза те же - строгие, блестящие. Ну что ты на меня смотришь, умница? Ты же во много раз расчетливее, опытнее меня.

- С Василием Харитоновичем советовались?

- А как же! Он и сказал, что надо на неделю растянуть.

- На неделю?

- Он сказал - на семь дней.

- А дальше?

- Говорит, наши придут - выручат.

- Ну, ему лучше знать.

- «А если не придут?» - спросила я его, а он улыбнулся и говорит: «Тогда раскиньте карты, погадайте, что вам карты скажут...»

- Зачем же вы меня сюда привели, Мария Григорьевна?

- Тяжко ж, Вера Николаевна. Люди на глазах тают, ропщут. Чирьи-то пошли! Вон Васька Власов как гриб мухомор красный был, а сейчас ни сесть, ни лечь не может, сами знаете...

- Может быть, пойти все-таки попросить у немцев? - неуверенно сказала я. - Мы ж у них на учете в комендатуре. Сама на карте у коменданта наш госпиталь видела. Может, все-таки что-то дадут, а?

- С ума ты сошла, Вера Николаевна! - вскрикнула собеседница, в первый раз употребив в разговоре со мной «ты». - Не пустим мы тебя. К ним идти... Сейчас, когда наши их бьют... Они ж каждый день теперь расстрелянных машинами, как дрова, за город гонят, - Встала и даже руки раскинула. - Не пустим, думать не смей...

- А наши-то подоспеют? Как вы полагаете, Мария Григорьевна?

- Василий Харитонович говорит, - выручат. Он военный, ему лучше знать.

- Ну, а если не выручат?

- Ох, об этом, Вера Николаевна, лучше и не думать. Не придут - что ж, кликнем клич: «Спасайтесь, кто может». Ходячие расползутся, лежачих на закорках понесем. Ну, а которые тяжелые, те что ж, те останутся.

- Одни?

Мария Григорьевна даже отпрянула от меня.

- Как одни? А мы? Нас с ними. Вера Николаевна, одна веревочка связала. Считаю я, эту веревку никому не разорвать. - И добавила: - Детишков ваших да Раиску добрые люди по общежитиям разберут, спрячут.

И как все это у нее, у старой отбельщицы с «Большевички», просто, естественно. «Одна веревочка связала». Да, да, наверное, и я бы пришла к такому выводу. Но сколько бы у меня было при этом сомнений, колебаний, опасений, терзаний. А тут все ясно. «Детишков добрые люди разберут» - и устранена сама возможность малодушия или подлости.

- Так что ж, на семь дней поделю? Ведь и так в супе горошина горошине кукиш кажет. - Очевидно, только этот вопрос и оставался у нее нерешенным.

- Хорошо, делите на неделю, - подтвердила я и стала убеждать себя: придут, придут, не могут не прийти.

Вышла из кладовой в палаты, и сразу шибанул в нос густой и холодный воздух, в котором кислороду так мало, что крохотное пламя коптит в плошках. Увидела всех - и сжалось сердце. На семь дней... Выдержат ли они, больные и истощенные? Они вон и сейчас движутся вяло, медленно, как сонные мухи. Только светятся в полутьме огромные округлившиеся глаза.

Бреду к Василию Харитоновичу. Присаживаюсь на его койку.

- Ну что, доктор Вера, нос повесила?

- Вы откуда взяли, что нас освободят через семь дней?