Доктор Вера

Володя! Ну конечно же, он. Но какой-то совершенно преображенный. Исчезла каракулевая растительность. Только по голосу, пожалуй, и можно узнать в этом совсем молодом парне Мудрика, к которому мы привыкли. Ну, да еще, пожалуй, потому, что белки глаз у него белеют, как у лошади.

- Доктор, масса извинений, но мне с полковником тет на тет.

- Василий, мне уйти?

Черные глаза Мудрика удивленно сощурились.

- Докладывайте, Мудрик, - твердо произносит Сухохлебов.

- Я о сегодняшнем фейерверке.

- Я знаю, докладывайте. Вера тоже все знает.

- Еще бы... Эх, доктор Вера, этот штадткомендант должен за вас своему немецкому богу молиться. Кабы вы рядом с ним не стояли, залепил бы я ему такой флик-фляк, что его лопатой бы потом собирали. Видели? Как, неплохой аттракцион? Школьно сработано? - И вдруг, сразу посерьезнев и став от этого старше, как-то очень хорошо сказал: - Умер наш комиссар Синицын. Избитого, связанного, они его привели, орлом стоял. Орлом и умер...

Так вот кто был этот человек в толстовке... А ведь и верно, что-то в нем орлиное... Вот кто бросил гранаты. Постойте, постойте, а эта ночь под рождество? Слова Ланской о бородаче, которого она видела в окне... «Есть в народе слух ужасный: говорят, что каждый год...»

- Так тогда в их клуб тоже вы?

- Говорить? - спрашивает Мудрик Василия.

- Говорите.

- Каюсь, я. Было такое дело. Товарищ полковник, разрешите общнуться с народом? Фю-фю-фью-у!

Но Антонина уже стояла в дверях. Она даже была в пальто. Косилась на меня ревнивым взглядом. Мудрик потоптался, помедлил, потом резко повернулся.

- Пошли, Антон. Наша с тобой арена тринадцать метров в диаметре... Такая уж у меня судьба - всю жизнь заполнять паузы.

Они ушли, и мне почему-то стало жаль Мудрика.

- Что с ним, Василий?

Сухохлебов улыбнулся, улыбнулся глазами, лицом, морщинками, а рот остался неподвижным. Эта странная улыбка как-то очень его молодит. Густо обросший платиновой щетиной, он старик и старик.

Но вот улыбнется - и сквозь эту его запущенную внешность, как сквозь грим, вдруг проглянет какой-то другой, неизвестный мне, крепкий и сильный человек. Последние дни он чувствует себя лучше, боли в позвоночнике прекратились, ходит прямо.

А вот сейчас улыбнулся - и хоть из госпиталя выписывай.

- Что с Мудриком?

- А вы, Вера, не догадываетесь? - Глаза смотрели хитро. - Вот и видно, что вы не психиатр, а хирург. А ведь хирурги - народ грубый, им бы только скальпелем раз-раз - и сердце на ладони.

- Нет, серьезно!.. Он сказал, заполняет какие-то там паузы...

- Они ведь с Антониной циркачи. Это их жаргон. А насчет пауз - есть такие артисты-неудачники. Их выпускают на арену, чтобы публика не скучала. Пока меняют реквизит. Если повезет, они заменяют не вышедшего на работу артиста... Я вот тоже сейчас в некотором роде заполняю паузы.

- Вы - неудачник?

- В известном смысле... И по своей вине. Только по своей вине.

Он заполняет паузы! Какая чепуха! Даже когда его принесли, неподвижного, сломленного страшной контузией, когда у него живы были одни глаза, он все равно сразу же стал душой всего нашего госпиталя... Паузы... О каких паузах речь? В такой жизни вообще не бывает пауз.

Но высказать всего этого я ему не успела. В соседней палате возбужденно заговорили. Какая-то женщина вскрикнула рыдающим голосом. Что там еще? Но уже бежала взволнованная Антонина.

- Не выпускают.

- Кто? Кого?

- Там наверху. Они повесили какой-то желтый флаг. Часовой ходит, уставил автомат: «цурюк» - и все.

Мудрик стоял у нее за спиной.

- Точно, - подтвердил он.

Василий подтянулся, сосредоточился.

- Значит, заперли, - задумчиво, будто взвешивая происшедшее, произнес он.- Желтый флаг - это строгий карантин. Мы под карантином. Это, конечно, по поводу сыпного тифа.- Он задумался. - Тифа нет, это ясно. Это ведь легко доказывается? Так, Вера?

Я кивнула. Любой настоящий медицинский эксперт подтвердит. Ах, черт, угораздило меня дать Прусаку такой повод. И все тетя Феня - «боятся», «страшатся», «бегут». Вот, пожалуйста, сбежали.

- Допустим, нам удастся пригласить того, ну, которого вы зовете Толстолобиком, если он, конечно, еще уцелел... Докажем, что ложная тревога, - продолжал все тем же взвешивающим тоном Василий.- Но надо ли? Немецкая армия нас сейчас охраняет. Может быть, это нам выгодно?

- Выгодно, пока он к нам газ не пустил, - ворвался в разговор Мудрик. - Помните тот госпиталь, который мы под Великими Луками отбили? Ни одного живого, одни жмурики. Помнишь, Антон?

Что это? Огромная наша Антонина плачет?

- Это них запросто. Тиф, а раз так, они, вон как тетка Федосья говорит, «рассердился на блох - и всю шубу в печь». - Мудрик усмехнулся, искоса, по-лошадиному сверкнув белками. - Товарищ полковник, прикажите часового снять. Это раз плюнуть, про мой ход они не знают... Антон, прекрати, не разводи сырость.

В палате такая тишина, что слышно, как из рукомойника каплет вода. Все затихли, слушают. Понимают: сейчас решается наша судьба. И как хорошо, что решает ее этот умный, спокойный, опытный человек, а не я, ничего не понимающая в этих делах.

- Разрешите? Момент, бац - и нет старушки.