Первое свидетельство — «Спецсообщение управления контрразведки НКГБ СССР об антисоветских проявлениях и отрицательных политических настроениях среди писателей и журналистов» (не позднее 24 июля 1943 года), в котором пересказываются слова ряда писателей[280]
. В нем, например, приводится высказывание И. Уткина, надеющегося, что помощь союзников вынудит советское руководство встать на путь демократизации. Рассчитывает на то, что давление союзников вызовет либерализацию, и Корней Чуковский («наша судьба в их руках», «я рад, что начинается новая разумная эпоха. Они научат нас культуре»). М. А. Никитин удивляется: «неужели наша власть не видит всеобщего разочарования в революции». Н. Никандров считает, что «нужно отменить колхозы» и что «большевизм будет распущен»; послереволюционную эпоху он называет «двадцатилетним рабством». Вторит ему Л. В. Соловьев, заявляющий, как будто в унисон беседующим в эпилоге пастернаковского романа Дудорову и Гордону, что «надо распустить колхозы». При передаче слов К. Тренева сотрудники НКГБ вообще не решаются доверить бумаге его нецензурные слова о Сталине. По их утверждению, он также заявил: «Мне противно читать газеты, сплошная ложь и очковтирательство». П. А. Кузько[281]: «советские чиновники уничтожили литературу, нужно создавать новую литературу, свободную, мыслящую». К. А. Федин признавался: «все русское для меня давно погибло с приходом большевиков <…> Я никому не поклонюсь и подлаживаться не буду <…> Я сел за роман, который, кстати сказать, никакого отношения не имеет к современности». Авторы спецсообщения не обходят вниманием и Пастернака, который хочет «писать не по трафарету» и, возвращаясь на пароходе из Чистополя, по просьбе команды парохода записывает им в журнал: «Хочу купаться и еще жажду свободы печати». А. Н. Толстой полагает, что в близком будущем придется допустить новый нэп. Н. Ф. Погодин говорит: «У нас что-то не то в самой системе». Ф. В. Гладков возмущается: «Для чего было делать революцию, если через 25 лет люди голодали до войны так же, как голодают сейчас».О подобных же настроениях и высказываниях свидетельствует «Информация Наркома МКГБ СССР В. Н. Меркулова Секретарю ЦК ВКП (б) А. А. Жданову о политических настроениях и высказываниях писателей (31 декабря 1944)»[282]
. Здесь приводятся, например, слова Н. Н. Асеева (давнишнего литературного приятеля Пастернака) о письмах от молодежи с фронта, где его спрашивают, «долго ли еще читатьСудя по отчетам сексотов, адептами позиций, диаметрально противоположных испытывавшим «предчувствие свободы», неизменно остаются А. Сурков, К. Симонов и Дм. Поликарпов. Позднее, в 1950-х годах, именно они окажутся среди наиболее активных противников Пастернака и его романа. В отличие от товарищей по перу Пастернак оказался единственным, кто сумел написать — вопреки всем обстоятельствам — свободный роман. Те же, кто в 1943–1944 годах лелеял подобную надежду, в 1956–1958 годах могли быть ущемлены чувством зависти и неприязни к успешному сопернику.
Неудивительно, что в конце войны Дмитрий Поликарпов, который в 1956–1958 годах, судя по документам и воспоминаниям О. В. Ивинской, становится главным гонителем поэта, составляет записку ЦК ВКП(б) о журнале «Знамя», где с недовольством цитирует статью П. А. Антокольского о Пастернаке: