«Доктор Живаго» как исторический роман

Итак, в финале части «Московское становище» (жизнь доктора и его семьи до отъезда на Урал) намечается переход от прежних повествовательных принципов к новым, к тем, что станут доминирующими при изображении Гражданской войны. С одной стороны, именно здесь начинаются пароксизмы хронологии, время теряет прежнюю определенность, годы становятся неразличимыми (строго говоря, мы не можем ответить на элементарный вопрос: сколько времени прошло между Октябрьским переворотом и отбытием семьи Живаго из Москвы). С другой, хаос пережитого относительно «упорядочивается» не ориентацией на документы или сторонние свидетельства (их роль резко возрастет в дальнейшем повествовании), но опорой на личный «бытовой» опыт. Хотя переворот свершается в столицах, жизнь здесь — несмотря на обилие внешних изменений — еще не окончательно оторвалась от прежней. Герои решают переменить пространство, ошибочно надеясь обрести нормальное — привычное — существование вдали от столицы. На поверку смена пространства знаменует переход в иное время: естественный сюжетный ход работает на историософскую концепцию романа.

Гражданская война

Гражданская война в сюжете и композиции романа

Период Гражданской войны 1918–1921 годов, последовавший в России вслед за революцией, занимает последнюю часть Первой книги, «В дороге», и почти все части Второй. Юрий Андреевич сначала подчиняется решению своего семейства отправиться в поселок Варыкино на Урале, где помещались заводы, принадлежавшие деду его жены Тони, а затем его берет в плен в качестве врача отряд красных партизан. Таким образом, в этих частях «Доктора Живаго» герой все время подчиняется чужой воле[109]. В параллель к положению персонажа автор изображает как главную черту времени картины революционного насилия. Начиная с судеб попутчиков Живаго по поезду из Москвы на Урал, привлеченных к трудовой повинности и конвоируемых на фронт для рытья окопов, и до сцены самоубийства Стрельникова, скрывавшегося поблизости от Варыкина, а до того являвшегося живым воплощением принуждения и террора, насилие — основной лейтмотив глав о Гражданской войне.

Именно в изображении обстоятельств Гражданской войны Пастернак чаще, чем в других частях романа, прибегает к разнообразным мемуарным свидетельствам и здесь же позволяет себе свободно отступать от строгой хронологической точности. Эти отступления часто привлекали внимание интерпретаторов романа. Так, Исаак Дейчер утверждал, что Пастернак, смещая хронологическую последовательность событий первых послереволюционных лет, тем самым переносит на 1918–1922 годы атмосферу эпохи сталинского террора [Deutscher: 261]. Отмечавший ряд «анахронизмов» Виктор Франк полагал, что за этим стоит особый вид «реализма» Пастернака — взгляд на события через воспоминания главного героя [Франк: 189–203]. Соотносивший историческую хронологию и внутреннюю хронологию романа Дэвид Джонс отметил несоответствия в «Докторе Живаго» в связи с историей мятежа Чехословацкого корпуса, Колчака и Дальневосточной республики. Он разделил «анахронизмы» на две группы: те, которые были необходимы Пастернаку для сюжетной достоверности, в частности истории отношений Юрия Андреевича с Ларой, и на те, которых он мог бы избежать, но пренебрег этим [Jones: 161–162].

Так, семья Живаго, подъезжая к Юрятину в конце апреля — начале мая 1918 года, узнает, что город только что очищен от «белых» чешских войск. В действительности мятеж Чехословацкого корпуса, положивший начало гражданской войне по всей Сибири, происходит в конце мая, соответственно, красные силы могли «очистить» от белых город не раньше, чем через месяц. Глеб Струве полагал, что Пастернак намеренно не указывает прямо на весну 1918 года как на время путешествия семьи Живаго: весна 1919 года лучше вписалась бы в исторические обстоятельства. К тому же отправка их попутчиков на рытье окопов на архангельском направлении Северного фронта была возможна только после осени 1918 года [Jones: 161; Struve: 243].

Не менее существенный временной сдвиг имеется и в упоминаниях Колчака в романе. Живаго попадает в плен к партизанам в конце весны — начале лета 1919 года. Следующей осенью, то есть в 1920 году, командир партизанского отряда говорит ему: «Наши неудачи временного характера. Гибель Колчака неотвратима. Попомните мое слово» [Пастернак: IV, 337]. Однако Колчак был расстрелян 7 февраля 1920 года, вряд ли Пастернак этого не помнил, книгу «Допрос Колчака» он неоднократно брал в библиотеке во время работы над романом в 1951–1953 годах.