Доктора флота

Назвать их поезд тихоходным — было сильным преувеличением. Это была улитка, поставленная на колеса и движущаяся по рельсам. Не встречалось деревянной будки в поле или навеса, где бы поезд не останавливался, неизвестно кого дожидаясь и кого пропуская. Такие поезда пассажиры окрестили «пятьсот-веселыми». В вагоне было накурено, тесно, внизу надрывно кричал ребенок. От его крика шумело в голове. За окном непрерывно лил сентябрьский дождь. Холодный пар заволакивал деревья. На полях кое-где копошились темные фигурки людей. Иногда мимо, обгоняя поезд, по дорожным ухабам проносился детище военного времени — газогенераторный грузовик, и стоявшие в нем женщины в ватниках и платках приветливо махали поезду. Сквозь неплотно прикрытое окно доносился сладковатый запах соломы, перемешанный с паровозной гарью. Быстро стемнело. Новый приятель-матрос уснул. Он лежал на полке рядом с Мишей, широко разбросав ноги, так что пассажиры должны были сгибаться, чтобы пройти по вагону. Грудь матроса была доверчиво распахнута всем ветрам, воздух сотрясался от храпа. Мише он напоминал матросов первых революционных лет. Всех пассажиров в купе он угостил салом, ребенку дал сахара и тот успокоился, а когда к кому-нибудь обращался, брал собеседника за грудки и называл «голуба душа».

Проехали Котельнич, Пижму. Пассажиры угомонились, уснули. Только Миша не спал. Он думал о предстоящей встрече с Тосей.

В Горький поезд прибыл на рассвете. Здесь, как и в Кирове, вокзал был переполнен. В когда-то просторных залах ожидания от самого порога внакат лежали транзитные пассажиры. Они заполняли все свободные помещения, выплескивались в привокзальный сквер, на площадь, мостились на узлах, чемоданах, мешках, прямо на земле. Они жевали, играли на трофейных губных гармониках, спали, покряхтывая во сне от холода. Когда рядом с ними шуршали сухие листья, они настороженно озирались, потом снова укладывались на угретые места. «Откуда их столько? — недоумевал Миша. — Не иначе это скопище людей — женщин, детей, стариков — возвращалось после эвакуации в свои освобожденные города и деревни».

Ремонтная мастерская еще не работала. Миша разыскал окошечко военного коменданта в надежде узнать, где можно найти сто сорок восьмой санитарный поезд. Лейтенант недолго полистал журнал.

— Сто сорок восьмой ночью ушел.

— Не может быть, — сказал Миша упавшим голосом. — Он должен стоять в Горьком еще пять дней. Проверьте, пожалуйста.

Лейтенант снова заглянул в журнал.

— А я говорю, ушел ночью в Арзамас.

— Это далеко?

— Сто двадцать километров.

От окошечка коменданта Миша отошел с тяжелыми предчувствиями. «А если и в Арзамасе я ее не застану?» Казавшаяся совсем недавно столь оригинальной и смелой идея догнать санитарный поезд и увидеть Тосю вдруг померкла, стала утопической, маловероятной.

Как значилось в расписании, пассажирский поезд на Арзамас уходил в пять часов дня. Терять восемь часом драгоценного времени Миша не мог. Со свертком под мышкой, где хранился сухой паек, он побрел по железнодорожным путям в поисках случайного попутного состава. Но, как назло, все поезда шли в других направлениях. Наконец, один кочегар посоветовал:

— Дуй, моряк, на сортировочную. Там быстрей найдешь.

Час спустя Миша сидел в кабине паровоза и ехал в Арзамас. Мимо на запад проносились военные эшелоны. Когда поезд стоял долго, машинист, пожилой, толстый, доставал из деревянного чемоданчика еду и, разложив ее перед собой, аппетитно причмокивая, звал Мишу:

— Угощайся, флотский.

Есть Мише не хотелось. Вид жующего машиниста раздражал его.

— Почему стоим? — нетерпеливо спрашивал он.

— А ты куда торопишься?

— У меня отпуск кончается.

Наконец, замелькали одноэтажные деревянные домишки, машинист затормозил:

— Прыгай. Прямо через путя жми. Там они, санитарные стоят.

Но на путях ни одного санитарного поезда не было. Миша снова отправился к коменданту. Комендант был морщинист и сед, по возрасту ему давно следовало быть генералом, по крайней мере, полковником, но на мятых погонах сиротливо блестели по две маленькие звездочки.

— Плохи твои дела, курсант, — сказал он, выслушав Мишу, попыхивая небольшой, прокуренной до черноты трубочкой. — Сто сорок восьмой санитарный четыре часа назад убыл на запад в направлении Ковров, Владимир, Москва. — Комендант говорил, сильно, по-волжски, окая. — Кто у тебя в этом поезде? Жена? Мать?

— Девушка, — помедлив, ответил Миша.

— Небось, всего раз и видел? — И, заметив замешательство на лице Миши, спросил весело: — Угадал? Один?

— Два, — неохотно ответил Миша. — Не понимаю только, какая разница?

Комендант рассмеялся, выбил трубку о каблук сапога:

— Ты прав, курсант, никакой. Хочешь, я тебя здесь с такой кралей познакомлю, что насовсем в Арзамас переедешь?

— Благодарю, — сухо ответил Миша. Ему было не до шуток. Заканчивались третьи сутки отпуска. В его распоряжении оставался только один день. Завтра надо собираться в обратную дорогу. Комендант сделался ему неприятен. Миша был уверен, что он ничем не захочет помочь.

— Разрешите идти?