Доктора флота

Вслед за толпой пассажиров, крепко держа в руках самодельный деревянный чемодан, запертый большим замком, Вася вышел на привокзальную площадь. Она поразила его своим многоголосьем, суетой, пестротой вывесок. Звенели трамваи, сигналили клаксонами автомобили, кричали торговки. По тротуару и мостовой валила густая толпа людей. Слегка обалдевший, вздрагивая от автомобильных гудков, Васятка несколько минут стоял на месте, озираясь по сторонам, не зная, куда идти. Внезапно он увидел приближающийся к остановке трамвай под номером «31».

В трамвае ехать было интересно и страшно. Интересно потому, что за окном проносились высокие, красивые дома, нарядные улицы, каналы, через которые были перекинуты диковинные мосты, а страшно потому, что трамвай скрипел, дергался, громыхал.

Только в третьем часу он, наконец, с трудом выбрался из вагона, расправил смятую рубаху и пошел по улице, разыскивая дом под номером шесть дробь восемь.

Васятка Петров приехал с охотничьего становища на реке Муне, притоке полноводной Лены. Его отец охотник-промысловик Прокофий был родом из запорожских казаков. В столыпинскую реформу он вместе с родителями переселился в Сибирь, в село Чернопятово на Алтае, получили надел земли, построили дом. В 1918 году Прокофий вернулся с войны георгиевским кавалером, организовал в селе коммуну, женился на соседке, шестнадцатилетней девушке. В коммуну обобществили все — даже три юбки молодой жены. Был отец веселым, шумным, любил петь, устраивать розыгрыши. Мать рассказывала, как однажды пришла в их дом цыганка, предложила поворожить. Отец согласился. «Казенный дом тебя ждет, дальняя дорога, большие деньги. Только опасайся трефовой дамы». Отец выслушал ее, сказал: «Брешешь ты все — и про деньги и про трефовую даму. Сходи лучше поворожи соседу. Его зовут Мирон, жену Мотря, двое деточек у них, девочки. А недавно кобель Рыжик сдох». Вечером к ним пришел потрясенный сосед. «Все сказала, зараза. Провалиться на этом месте».

Вскоре коммуна распалась, стало голодно. Отец продал дом и собрался на Север в Жиганск, а оттуда в становище. Кроме них в становище жили три семьи — эвенка Афанасия, русские Лочехины и Меньшины. Снова начали сооружать дом. В ту пору было в семье уже девять детей — четыре сына и пять дочерей. Соседи попались хорошие — помогали резать доски, ставить каркас, крышу. Дом получился просторный — в четыре окна, с подполом, крылечком. В Муне было много рыбы. За одну тоню с соседями брали пудов по десять — остроспинной стерляди, тяжелых налимов, муксуна, нельмы, длинных толстых тайменей. И охота вокруг была хорошая. Зверья много непуганого, доверчивого. Отец радовался, что переехали сюда.

— Сдохли бы, мать, в твоем Чернопятове с голоду с такой семьей, — говорил он. — А здесь и сыты и пьяны.

— Не нужна мне твоя сытость, — возражала мать. — Сами вроде диких зверей стали. Человека нового месяцами не увидишь.

— Дура, — сердился отец. — Одно слово — баба. Людей и я люблю, и веселье. Да на голодное пузо не очень повеселишься.

Мать не справлялась с домашними делами и потому одна из дочерей, пятнадцатилетняя Глафира, была «раба» — не училась, оставалась неграмотной, зато ловко стряпала, нянчила детей. Трое братьев и сестер занимались в школе-интернате в Жиганске, километрах в шестидесяти вверх по реке. Старшим из сыновей был Матвей. Даже отец уважительно звал его Мотя. Братья и сестры называли старшего брата Чапай и слушались беспрекословно. Чапаю было только шестнадцать, но он был не по годам строг, рассудителен, практичен. После окончания семилетки уехал из дома. Работал где-то далеко под Иркутском. Писем не писал, но прислал в Жиганск три перевода по семьдесят пять рублей.

— Мотька счет копейке знает, — одобрительно говорил отец. — Может, счетоводом станет или еще каким начальником.

Младше Васятки было два брата. На год моложе Зиновий по кличке Японец. Он был слаб, кривоног. Пробежит версты две на лыжах и задохнется. Какой из него помощник отцу? А Пуздро только четыре исполнилось. Сосунок еще. Вся надежда у отца была на Васятку. Парень здоров, вынослив, может загнать соболя или песца до изнеможения, а потом уложить одним выстрелом и шкуру не испортить. В семье прозвали его Колчак. Кто и почему дал такое прозвище — никто не помнил. Но кличка приклеилась, даже отец с матерью иногда так называли сына.

— Баской из Колчака охотник будет, — говорил отец. — Рука верная у лешака. Бьет из берданки без промаха.

До десяти лет ни за что не хотел отправлять сына учиться. Только когда приехала в становище комиссия во главе с самим предрика и прилюдно пристыдила его, назвала «близоруким червем, не желающим подумать о будущем», отец отвез Васятку в Жиганск. Но и после этого пользовался любым поводом, чтобы задержать сына дома. Придет Васятка на лыжах домой на зимние каникулы, а отцу только того и надо — заберет с собой в тайгу месяца на полтора, а то и два.

— Молчи, — скажет он, когда Васятка напомнит ему об учебе. — Писать, считать умеешь — и ладно. В нашем охотничьем деле более и не требуется. Добытчик ты, а не грамотей.

Вот и весь разговор.