Доктора флота

— Сейчас болит? — спросил его Алексей во время первого осмотра.

— Вроде не болит, — неопределенно сказал матрос. — Но мешает. Будто кусок кости торчит.

— Откуда в молоке кость? — засмеялся Алексей. — Камешек мог попасть, соломинка. Царапнула в горле и дальше прошла. Ты корочку хлеба ел?

— Чуть не полбуханки смолотил, — ответил матрос.

— Ну и что?

— Да ничего. Как было, так и есть.

Алексей заглянул в горло, ощупал шею. Ничего подозрительного не было.

— Ладно, — сказал он, разводя руками. — Шагай к себе. На сегодняшний день тебе освобождение от работ и вахт. Если не пройдет, завтра приходи снова. Будем думать.

И вот срочный вызов.

Алексей торопливо оделся, поднялся на палубу и стал переходить с корабля на корабль к стоявшему крайним судну под номером 45. От Русского острова дул холодный ветер. Он нагнал в бухту волну. Разделенные кранцами корабли терлись друг об друга, скрипели. Брошенные между кораблями трапы то опускались, то круто ползли вверх.

Грибанова он нашел в гальюне. Матрос стоял, низко склонившись над унитазом. Изо рта его на белый фаянс капала кровь. Час назад он проснулся от тошноты и едва добежал сюда — его вырвало кровью. Чувствовал он себя заметно хуже. Боль в горле усилилась. Глотать пищу стало трудно. Алексей вызвал «скорую помощь» и отвез Грибанова в госпиталь. Дежурный рентгенотехник тут же ночью сделал снимок пищевода. На мокрой, не успевшей высохнуть рентгенограмме был виден тонкий, как нитка, металлический предмет, почти поперечно торчащий в стенке пищевода.

— Похоже на иглу, — сказал рентгенотехник хирургу, за долгие годы работы поднаторевший в рассматривании снимков. — Интересно, как она могла туда попасть?

Хирург и вызванный из дома врач ухо-горла-носа почти два часа безуспешно пытались извлечь иглу. Все попытки кончились безрезультатно. Пришлось класть больного на операционный стол.

Это, действительно, оказалась обычная швейная игла, невесть как попавшая в бабкино молоко. Она проткнула стенку пищевода и проходивший в месте прокола сосуд. После операции у матроса начались осложнения. Образовалась тяжелая флегмона шеи. Пришлось повторно оперировать и делать трахеотомию. С большим трудом Грибанова удалось спасти. За трехмесячное пребывание в госпитале когда-то симпатичный смешливый парень неузнаваемо изменился. Его демобилизовали и отправили домой. Все это время, что он лежал в госпитале, Алексей чувствовал себя виноватым.

Уже один раз по его вине больной чуть не отправился на тот свет. В лаборатории у матроса обнаружили заражение редкой формой глистов — широким лентецом. В лекциях по клинической фармакологии было написано, что их можно изгонять хлороформом. Он дал матросу выпить пол-ложки лекарства, и здесь же в медпункте больной перестал дышать. Больше часа до полного изнеможения он делал ему искусственное дыхание, а когда увидел, что тот, наконец, очнулся, сам грохнулся от переживаний и усталости в обморок. И вот, пожалуйста, второй «успех».

Карпейкин заметил подавленное состояние духа своего соседа, посоветовал:

— Брось переживать, чудище. По-моему, все вы на шаманов похожи. Как я, темный человек, разумею — это и называется в медицине набираться опыта. Обошлось и радуйся. Другой раз будешь умнее. Кстати, если бы ты его сразу отправил, что-нибудь бы изменилось?

— Не знаю. Может быть. Игла бы не вошла так глубоко, и ее удалось бы вытащить без операции.

— Да, — глубокомысленно изрек Гриша, потирая свой широкий и плоский, как корабельный пайол, подбородок. — Один мудрец, кажется; Цицерон, сказал: «Кто пострадал, тот не забудет». — Гриша боялся сквозняков и постоянно тщательно закручивал заглушки иллюминаторов. Сейчас он тоже проверил, не дует ли, продолжал: — Другой мудрец говорил: «Совет подобен касторке. Его легко давать, но трудно принимать». Мой совет принять легко. Пойдем сегодня в Дом флота.

Алексей вспомнил маленький сад, жидкие малорослые березки, короткие аллеи, усыпанные красным толченым кирпичом, украшенные выцветшими портретами передовиков боевой и политической подготовки, немногочисленных девиц, за каждой из которых стайкой следовали в кильватер желающие познакомиться, набитый битком душный танцевальный зал.

— Нет, — сказал он, уже готовый забраться на свою верхнюю полку. Недавно он решил не терять времени зря и заняться самообразованием. Выписал в городской библиотеке книги по музыке: «Учебник элементарной теории музыки» Кашкина и Пузыревского, «1000 опер» Ангерта, «Биографии композиторов» Ильинского. — Лучше почитаю.

— Послушай, доктор, — рассердился обычно добродушный Карпейкин. — Мне до чертиков надоело смотреть на твою постную праведную рожу, просыпаться в шесть утра, когда ты, как слон, собираешься в санчасть. Я терпел все это только ради хорошего отношения к тебе. Но терпение кончилось. Не пойдешь со мной сейчас — завтра попрошу Щекотова перевести меня в другую каюту. Не веришь? Даю слово.

Алексей засмеялся.

— Черт с тобой, — сказал он. — Пойду. Хотя знаю наперед все, что там будет, до мельчайших подробностей.