Доктора флота

В середине июня в Ленинграде самое прекрасное время года — белые ночи. По вечерам толпы людей заполняли набережные Невы. Многие оставались здесь, облокотившись о гранитный парапет, долго, до рассвета, как завороженные глядя, пока на северо-востоке не вспыхнет золотой пожар, а потом медленно, словно нехотя, начнет подыматься солнце. Было тепло, безветренно. Весь город в призрачном, подернутом легкой вуалью свете смотрелся словно одна огромная фантастическая декорация. Собравшиеся здесь люди были разных возрастов. О чем они думали сейчас? Например, этот старик, в низко надвинутой на лоб старомодной шляпе, с худым чеканным профилем и в высоких, напоминающих ботфорты ботинках? Возможно, он старый петербуржец. В такую ночь он мог думать, что жизнь близится к концу, а знакомые с детства дома и мосты, как и прежде, стоят на своих местах, что так же, как и много лет назад, медленно течет у ног Нева, а шпиль Петропавловской крепости по-прежнему воткнут в жемчужное небо. И что человеческая жизнь со всеми ее радостями, взлетами и падениями один лишь миг по сравнению с жизнью города, его дворцов, набережных, площадей… А те две девочки, по виду восьмиклассницы, в разношенных, с материнской ноги туфлях на высоком каблуке? Алексей незаметно наблюдал за ними. Угадывать чужие мысли было интересно. В половине двенадцатого он посмотрел на часы. В двадцать четыре часа заканчивалась увольнительная. Надо было спешить. Последний раз он взглянул на Неву. От тёмно-зеленой воды несло сыростью. Одна из девочек уронила букетик ландышей в воду и он исчез, унесенный быстрым течением.

Рядом с Алексеем в накинутой на плечи кофточке стояла девушка. Видимо, она только что подошла. Перед нею на гранитном парапете лежал школьный учебник химии.

— Позор в такую ночь учить химию, — сказал Алексей.

— А что делать, если послезавтра выпускной экзамен… Алеша?

Теперь и Алексею показалось, что ему знакомо это лицо — не очень высокий лоб, черные брови едва не срослись над переносицей, из-под них смотрят внимательно и чуть насмешливо широко расставленные глаза, полные губы. И голос низкий, цыганский, похожий на голос Изабеллы Юрьевой. Но откуда? И вдруг вспомнил: да, конечно же, темная ночь в Лисьем Носу, севшая на мель яхта, профессор Якимов и его дочь Лина.

— Я вас сразу узнала, — весело сказала Лина. — Смотрю, стоит рядом и не признается. Только курит и вздыхает. Как моя бабушка. — Было заметно, что встрече с ним она рада. — Мы с отцом умудрились еще раз сесть на мель, и он сокрушался, что нет рядом вас. Главный яхтсмен в нашей семье Геннадий. Но сейчас его нет — он учится в авиационном училище… — внезапно она умолкла на полуслове и стала смотреть в книгу. — Аль-де-гид, — медленно, нараспев проговорила Лина. — Правда, это слово больше подходит для имени герцога, графа, чем названию химического соединения? Вы никогда не замечали, Алеша, как часто смысл слов не соответствует их звучанию?

— Этого я не замечал. Но помню рассказ маминой подруги, учительницы французского языка, что некоторые выражения, которые по-русски звучат грубо, по-французски очень красивы. Например, «кузькина мать» по-французски — «ламер дю Кюзьма».

Лина рассмеялась.

— Действительно смешно. А вы знаете французский, Алеша?

— Что вы. Немецкий и тот совсем худо.

Алексей посмотрел на часы. Нужно было спешить.

— Если опоздаю, может здорово влететь, — объяснил он, прощаясь. — Счастливо!

Только на площадке трамвая он вспомнил, что впопыхах опять не записал ее адреса.

В этот же вечер Миша Зайцев повел Пашку на именины. За последние несколько месяцев Миша стал у Черняевых едва ли не своим человеком. Приходил, когда хотел, брал книги, пил чай, рассказывал девчонкам смешные истории из жизни курса. Сегодня у Нины и Зины был день рождения. Они давно пригласили Мишу, сказали: если у тебя есть хороший друг, можешь прийти с ним.

Сначала Миша хотел идти один. Алексей был в увольнении. Васятка, как всегда, сидел в бойлерной, обалдевший от занятий. Да и не подходил он для этого визита со своими словечками, любимым ругательством «а чтоб те язвило», вопросами «чо?». А к Пашке до сих пор сохранилась неприязнь из-за его шуточек с пирожными и бюстгальтером, но, подумав, все же позвал. Пашка согласился без колебаний. Чего, спрашивается, не пойти? Здесь же на территории, увольнительной не надо, только предупреди дежурного по роте. Время провели неплохо. Выпили бутылку портвейна, потом девочки по очереди играли на пианино, а Пашка пел. Надо отдать ему должное — он понимал, где находится, и репертуар подбирал соответствующий. Никаких блатных песен, одна классика. Сначала спел «Средь шумного бала», потом романс на слова Блока:

Жизнь давно сожжена и рассказана,
Только первая снится любовь,
Как бесценный ларец перевязана,
Накрест лентою алой, как кровь.

Девчонки были в восторге, смотрели на Пашку, как на Лемешева, и наперебой просили:

— Спойте, Паша, пожалуйста, еще. Ну, пожалуйста.