Доктора флота

Негнущимися пальцами Миша отстегнул английскую булавку, которой к тельняшке был приколот мешочек с документами. Оттуда выпала фотография Зойки Демиховой, в доме которой в Кирове состоялась прощальная вечеринка. Степан говорил, что собирается на ней жениться. Не успел. Миша вдруг вспомнил, что нужно догонять ушедший вперед батальон, не то Орловский, чего доброго, сочтет его трусом, дезертиром. В десяти шагах от себя он увидел небольшую балочку, возле которой росла дикая яблоня. «Там его легко будет найти», — подумал он о Степане и опять ужаснулся, что друг мертв. После боя он придет сюда и похоронит его, а потом сообщит страшную весть родным.

С трудом Миша поднял Степана за плечи и потащил к балочке. Он не предполагал, что его тощий плоскогрудый друг так тяжел. Обутые в кирзовые сапоги ноги стучали по мерзлой земле, голова ударяла ему в живот. В балочке он на всякий случай вытащил из кармана Степана носовой платок и привязал к ветке яблони. Платок сразу подхватил ветер, и он стал хорошим ориентиром. Бросив последний взгляд на друга, Миша побежал вперед. Внезапно он споткнулся, едва не упал. Под ногами валялась новенькая немецкая офицерская сумка. Миша поднял ее, заглянул внутрь. Она оказалась наполовину пуста. На дне лежали белые теплые носки, связанные из мягкой шерсти, пачка писем, газета. Он сунул содержимое сумки в карман полушубка.

Теперь приходилось бежать по совершенно открытой местности. Густой туман, стоявший в начале наступления, рассеялся, и стали видны подбитые врагом «тридцатьчетверки», множество трупов на ровном, как блюдце, поле. Первые три траншеи были пустые. Противник из них уже был выбит. Лишь два санитара, стоя на коленях, перевязывали раненых. Миша перескочил через траншеи и побежал дальше, туда, где почти сплошной стеной виднелись разрывы. Внезапно он остановился. По дну неглубокого оврага бежали двое немцев, волоча за собой станковый пулемет. Куда они бежали и как оказались здесь, в тылу у наших наступающих войск, было неясно. А впрочем, это не имело сейчас значения. До них оставалось метров двадцать пять-тридцать. Миша вытащил из-за пояса ручную гранату, сорвал чеку и, что было силы, зажмурившись, швырнул ее. На занятиях в Лисьем Носу Миша всегда бросал гранату хуже всех. Этот бросок, после которого по инерции он упал вперед, получился удачным. Один немец остался лежать на снегу, другой побежал дальше.

— Хальт! Стой, сволочь! — закричал Миша, кубарем скатываясь по склону оврага вниз, и вдруг ощутил перед глазами вспышку, почувствовал, как в ногу сильно ударило, будто кто-то бросил в нее тяжелым булыжником, и сразу же в сапоге стало мокро и горячо. «Кровь, — пронеслось в голове Миши. — Меня ранило. Как жаль, что я не догнал этого фашиста». Он все еще продолжал катиться вниз по присыпанному снегом склону, царапаясь о кривые шершавые ветви низкорослых степных груш, пока не оказался на дне оврага в небольшом сугробе: Мысль работала четко, как на экзамене. Первым делом Миша ощупал бедро. Кость, по всей видимости, была цела. Он снял сапог и стал ощупывать голень. В одном месте ощущалась неровность и сильная боль. «Вероятно, повреждена тибия», — подумал он. Миша достал из противогаза перевязочный пакет, наложил поверх брюк повязку на рану, перетянул бедро ремнем, вылил почти половину сапога крови. Кровотечение из раны прекратилось.

Пять минут спустя сквозь разрывы туч проглянуло солнце. Оно повисло над степью и осветило белую землю, из которой торчала побуревшая жесткая трава, овраги и балки, группу молодых тополей далеко справа. И почти тотчас же в небе появились наши самолеты. Их было много, может быть сотня. Настырные «юнкерсы» и «хейнкели», итальянские тарахтелки «макки» исчезли. Бойцы снимали шапки и радостно махали нашим самолетам. Но всего этого Миша уже не видел. Он потерял сознание.

Командир взвода автоматчиков младший лейтенант Сикорский не видел ничего, что произошло на позициях его прежней роты. Он не видел, как по сигналу атаки с криком «урра!» выбрался на бруствер старший лейтенант Акопян, как странно напряжено было его лицо, искривлен рот и в черных глазах застыло выражение безумия. Как он пробежал всего несколько шагов и, едва рядом с ним просвистели пули вражеских пулеметчиков и упало двое бойцов, трусливо бросился обратно в окоп. Не видел, как старший лейтенант лежал в окопе, театрально закрыв глаза и держась левой рукой за сердце. Не видел, как ворвался на позиции роты взбешенный комбат Орловский с пистолетом в руке, с криком: «Где этот трус?! Под трибунал…» — но разорвавшийся рядом снаряд не дал ему закончить последнюю фразу. Он не знал, что, разыскивая комбата, в роту позвонил командир полка и спросил у бессменного ротного писаря Вити Затоцкого, где Орловский.

— Он убит, товарищ майор, — доложил тот, — Разорван снарядом.

— Комбат убит, начштаба ранен, — механически повторил в трубку командир полка и, не стесняясь в выражениях, крепко выругался. — Командир роты где?

— Здесь они.