Доктрина шока. Становление капитализма катастроф

Сакса превозносили не только за то, что он справился с инфляцией в бедной стране. Он совершил то, что многим казалось невозможным: произвел радикальные неолиберальные преобразования в рамках демократии и без войны, и это было изменение куда более полное, чем то, что сделали Тэтчер или Рейган. Сакс отдавал отчет в историческом значении своего достижения. «Боливия, как я полагаю, была первым сочетанием демократических реформ и экономических организационных изменений, — говорил он много лет спустя. — И Боливия куда ярче, нежели Чили, показала, что можно сочетать политическую либерализацию и демократию с либерализацией экономической. Это чрезвычайно важный урок, когда обе эти вещи работают параллельно и поддерживают одна другую»[463].

Сравнение с Чили тут не случайно. Благодаря Саксу «евангелисту демократического капитализма», как назвала его газета New York Times, шоковая терапия стряхнула с себя грязь диктатур и лагерей смерти, которая сопутствовала ей с того самого дня, когда 10 лет назад Фридман нанес свой судьбоносный визит в Сантьяго [464]. Вопреки всем предсказаниям критиков, Сакс доказал, что крестовый поход свободного рынка может не просто пережить демократическую волну, которая начала распространяться по всему миру, но и сопутствовать ей. И Сакс, с его восхищением Кейнсом и стойким идеалистическим желанием улучшить жизнь развивающихся стран, прекрасно подходил для роли вождя этого похода в более мягкую и мирную эпоху.

Левые Боливии называли указ Паса «пиночетисмо экономико» — экономическим пиночетизмом [465]. С точки зрения бизнеса как внутри, так и вне Боливии это верно: Боливия провела шоковую терапию в стиле Пиночета без Пиночета и под руководством центристско левого правительства. Как об этом с восхищением говорил один боливийский банкир: «То, что Пиночет сделал с помощью штыков, Пас осуществил в демократическом обществе»[466].

История боливийского чуда многократно пересказана в газетах и журналах, биографиях Сакса и его бестселлере, а также в передачах, например, трех частях телепередач PBS «Командные высоты: битва за мировую экономику». Здесь есть только одна проблема: в этой истории нет правды. Боливия показала, что шоковую терапию можно провести в стране сразу после выборов, но не показала, что это можно сделать демократическим путем и без репрессий — фактически она тоже подтвердила противоположный вывод.

Совершенно очевидно, что боливийские избиратели не давали президенту Пасу мандата на смену всей экономической архитектуры страны. Он победил на выборах как представитель движения за национальную независимость, а затем решительно отказался от своей платформы. Спустя несколько лет влиятельный экономист свободного рынка Джон Уилльямсон нашел термин для того, что совершил Пас: он назвал это «вуду политикой», хотя большинство людей называют это просто обманом [467]. Но это не единственная проблема с историей о демократии.

Неудивительно, что многие избиратели, проголосовавшие за Паса, были в ярости. Как только указ был обнародован, десятки тысяч человек вышли на улицы, пытаясь остановить реализацию программы, которая означала увольнения и голодное существование. Главным противником этой программы стала рабочая федерация, которая призвала к всеобщей забастовке, остановившей все производство. Реакция Тэтчер на забастовку шахтеров кажется крайне мягкой по сравнению с действиями Паса. Он немедленно объявил о чрезвычайном положении, на улицах появились танки и был введен комендантский час. Теперь, чтобы путешествовать по собственной стране, боливийцам требовались особые пропуска. Полиция совершала облавы в помещениях профсоюзов, в университете, на радиостанции, а также на нескольких фабриках. Политические митинги и марши были запрещены, на любое собрание требовалось получить разрешение государства [468]. Оппозиционных политиков весьма эффективно ограничили в действиях, как это происходило во время диктатуры Бансера.