Дол Заповедный

— Ночевал я там, у нас, давеча в сторожке. Никого не было. Утром пошел поразмяться. Дошел до реки. В челне на тот берег переправился. Еще маленько прошел, — смотрю, двое у костра сидят, рыбу на угольях пекут. У меня с собой, спаси Христос, краюха хлеба была и соль в тряпице. Я к ним подсунулся, говорю с ними тихо, смиренно, краюхой поделился и соли дал. Они обрадовались, говорят, садись, — рыбой угостим. Сидим, трапезуем, чем бог послал, говорим неспешно, человечно. Вдруг один, похоже — из монахов, — говорит: царь умер. Я обомлел, говорю — врешь. Он говорит — не вру, перекрестился. Я спрашиваю: когда, и верно ли? Еще говорю — поцелуй крест, что не врешь. И он крест мой нательный на том целовал, и сказал, что-де царь Иван Васильевич великим постом помер, прямо в четвертую субботу. С утра-де он, царь, в ту субботу в мыльне царской мылся, и как из нее вышел, и ризы чистые на себя надел, и тут вдруг преставился. И теперь у нас царь — Федор Иванович.

— Федор! — воскликнул Степан, не то со смехом, не то с рыданием сдавленным, как то у него бывало в волнении. — Федор! Да ведь он же слабоумный! Про то все знают… Ну, царь Иван! Вот уж удружил, так удружил! Наследника царевича Ивана Ивановича, года два тому назад, сам — своею рукою убил! Оставил нам скорбного главою Федора!..

— Помолчи, — сказал Ворон.

— Молчать надо, Степан, — сказал Эмет. — У нас в степи говорят: если твой хан слеп, и ты закрой один глаз.

— Хорошо говорят, — мрачно усмехнулся Ждан Медведь, — да нам это не с руки — глаза закрывать. Назакрывались мы с царем Иваном до смерти — ни дна чтоб, ни покрышки!

— Что же теперь будет? — спросил поп Иван.

— Тихое житье будет! — сказал Степан слезно. — Отдохнет Русь от лютостей, от напастей всяких. Пусть он, царь Федор, если и не слаб головкой, так — блаженный. И богу, значит, угоден. И с миром править будет, и нас пасти милосердно.

— Ну, нет! — злобно выкликнул Томила. — До тихого жития путь еще далек! Теперь только и посчитаться с боярским лихоимством, с несытыми псами, что по три шкуры с нас драли, да с опришными последышами! Мы им припомним их метлы, да песьи головы, что они себе на конскую на свою сбрую вешали — дескать, мы метлой крамолу выметаем, царя, аки псы, от лиха стережем. Нет! Они царя вполглаза стерегли, а главное — себе добычу рвали. Совсем Русь от них запустела. Не зря народ их кромешниками звал, как силу сатанинскую, из мрака кромешного! Погибель на них! Перевернуть все надо! В мир идти надо, силу показать, правду сыскать сей же час!

Под конец слов своих Томила совсем в раж вошел, кричал чуть не криком и, кулак сжавши, по столу им ударил.

Слушали, однако, его с пониманием и любопытно. Один Ждан Медведь только повел на него глазом насмешливо, переспросил:

— Сей же час, значит, тебе правду сыскать?

— А чего ждать? Правда всем нужна!

— Она, конечно, всем нужна, да у каждого она — своя!

— Ну, пошел Ждан Медведь воду мутить! — махнул рукой Томила. — Если у каждого своя — то это не правда. Это уже кривда.

— И с кривдой жить, говорят, можно, — сказал Иона. — Правда, она, знаешь, в лаптях, а кривда — хоть и в кривых, а все же — в сапогах.

— Не надо воду мутить! — твердил Томила. — Народушко правду знает, она ему нужна, он ее найдет.

— Долго ее придется искать, со дна морского доставать, — подзадоривал Ждан Медведь.

— Ничего, и со дна морского достанем!

— Да море-то, знаешь, каково сольется? Из крови нашей море будет. Попробуй оттуда правду вытяни, когда красным-красно, да черным в глазах черно…

— Не стращай ты нас…

— Ждан Медведь верно говорит, — разомкнул опять свои уста долго молчавший Ворон. — Много теперь на Руси крови прольется. Крутая пойдет потеха.

— А раз потеха пойдет, — опять вскричал Томила, — надо в мир идти! Чего в стороне-то сидеть?

— Да, — сказал поп Иван, — не зря на Москве, значит, птица Гамаюн кричала — к переменам. Вот и настанут перемены. Ухватистым людям просторно будет. Васюта беспременно, как оправится, сразу в мир уйдет. Будет себе доли искать.

— И я уйду, — сказал Томила.

— И я тоже, — сказал Степан.

— А еще тот, из монахов, у костра, — заговорил вдруг опять Иона, что-то вспомнив, — сказывал, будто бояре загодя гонцов на север, по глухим поморским погостам посылали, баб вещих искать, про царя Ивана судьбу выпытывать. И те бабы колдуньи впрямь будто спроста говорили, и день и час царевой кончины сказывали. И все то сбылось…

— Ну и пусть! — бросил Томила. — Нам теперь все нипочем, раз царь Иван приказал долго жить! Надо было бы тех вещих баб-поморок спросить, когда на Руси не царское, а мужицкое царство наступит! А этому царству быть и быть! И веку его не будет конца!

Томила засмеялся. В него словно вселился молодой огонь. Он ожил, повеселел. Ворон посмотрел на него, сказал:

— Любо на тебя глядеть, Томила. Заново жить хочешь?

— Отчего и не пожить? Плиту каменную с груди сняли. Хоть вздохнуть теперь.

— Да, — сказал Иона, — из Дола нашего многие теперь уйдут.

— Почему? — спросила Серафима.

— Надежда появилась. Пугала этого не стало, царя Ивана.