Долбаные города (СИ)

Я рассматривал товары на витринах: новенькую технику, смешные свитера с оленями, самодельные мыльца, романтическую и переоцененную бижутерию, дорогущие сувениры вроде золотых портсигаров — подарки любой ценовой категории и любой степени осмысленности. Но все было так славно оформлено, что мне даже захотелось поискать в карманах мелочь, чтобы купить хотя бы мятную тросточку в конфетном магазине. Я подумал, что скоро папа Леви наймет людей, чтобы затянули его дом в сеть оранжевых огней. В культурном смысле все эти елки, тросточки и звезды были мне чужды, и я чувствовал себя Гитлером, заглядывающимся на Польшу или, скажем, парнем, которому тайно нравится женская одежда.

— Вам пахнет сладостями?

— Нет, — ответил Леви.

— Да! — сказал Эли.

— Что? Я теряю обоняние! Это может быть симптомом опухоли в мозгу!

Я протянул руку и попытался стянуть с Леви шапку, но он остановил меня.

— Не волнуйся, я позабочусь о горе твоей бедной матери. Доктор Шикарски знает, что прописать ей от долгой скорби.

— Есть у тебя совесть вообще, а? Я, может быть, умираю!

— А может быть и нет. С тобой никогда точно не знаешь!

Я остановился у витрины магазина бытовой техники, на меня смотрел десяток глаз разнообразных по размеру и толщине телевизоров, яркость на всех экранах была разной, картинка страдала от небольшой рассинхронизации, а отражения бились о стекло, так что, сосредоточившись, я тут же почувствовал легкое головокружение. На каждом экране творилась с отставанием или опережением на пару секунд одна и та же жизненная драма. Я сосредоточился на плазменном телевизоре посередине, тонком и широком, Аполлоне среди своих собратьев, вокруг которого стояли жалкие прихлебатели.

Это очень забавно, как смотря на экран, мы очень скоро перестаем его замечать и погружаемся в события, от которых нас отделяет как время так и пространство, словно они происходят перед нами. Полицейские выводили людей, многие из них были в крови, кричали или плакали, кто-то смеялся. То есть, звука, конечно, не было, но гримасы характерные. Люди выглядели испуганно и очень человечно, то есть, я так легко мог представить себя на их месте — в ожогах и в крови, в слезах, дрожащим в чьих-то незнакомых руках.

— Макси, пойдем. Мы и так опаздываем!

— Нет, подожди.

Я прислонился к стеклу, как ребенок, решивший построить рожицы покупателям.

— Хочешь пойду с тобой вместо Макси? — спросил Эли. Я увидел на экране торговый центр, дверь была снесена взрывом. Около здания уже успокоилась пожарная машина, от очага возгорания осталась только чернота да сгоревшие плакаты новеньких фильмов, стекло над которыми было разбито взрывной волной. Я видел остатки новогодних украшений, порванные нити потухших гирлянд, сгоревшие статуи оленей в разомкнутой пасти холла — остались только остовы, на них бы какого-нибудь черного рыцаря посадить. Странное дело, в репортажах о терактах всегда такая суета, но время будто замедляется. Я проследил взглядом за бегущей строкой: «Теракт в торговом центре Дильмуна: число пострадавших уточняется, число погибших растет». И, конечно, телефон для связи, нужный тем, кому не повезло проводить родственника, любимого или друга в торговый центр. Мне сразу представилась собственная реакция. А если бы это был не Дильмун? Городок поменьше, и без торгового центра, но, скажем, с морем маленьких магазинчиков. И пусть взорвут, к примеру, наш единственный «Макдональдс» во славу антиглобализма и еще чего-нибудь такого же сомнительного. А я, значит, буду думать, пошел ли туда мой отец, или моя мама, или Эли.

Про Леви, конечно, сразу пойму, что он туда не пошел и возблагодарю Господа за данную ему фобию трансгенных жиров, и за все истории про фарш из костей, которые я успел Леви рассказать.

И я буду думать, мертвы те, кого я люблю, или сегодня им повезло. Возьму в руку телефон, но не успею набрать номер, и буду ждать, когда его прогонят снова — для таких нервных ребят, как я.

Я смотрел на людей, ошалевших от страха и боли, и сердце мое странным образом сжималось. Оранжевые огоньки настоящей гирлянды казались мне маленькими взрывами по ту сторону экрана.

— Бам! — сказал я и хлопнул в ладоши, а потом обернулся к Эли. — Почему Калев сделал это? Он же не араб, и не левацкий наркоман, и даже не почтальон на антидепрессантах. Хотя он школьник, да. Это группа риска.

Эли не перестал улыбаться, однако улыбка его стала несколько пустой и тревожной. Такое же ощущение вызывает, к примеру, включенный чайник, о котором вспоминаешь, когда уже закрыл дверь. Эли вот словно тоже на пару секунд покинул самого себя, а затем вернулся, заволновавшись.

Я достал из кармана телефон, включил вспышку и направил ее в сторону Эли.

— Мне нужна правда, только правда. Это немного. Но и не мало, — голос копа, кажется, получился отличным, я был сам собой впечатлен.

Леви стукнул меня по руке, я выронил телефон.

— Блин, Леви!

— Что? Не смей вести себя так жестоко!

Я взглянул на Эли. Он снова обезоруживающе улыбался.

— Прости, — прошептал я. — Сам не знаю, что на меня нашло.

— То же, что и всегда, — Эли пожал плечами. — Но я не знаю, Макси.