Долбаные города (СИ)

Этот чувак имел смелость не скрывать, что наши жизни стоят дороже, и оттого вызвал у меня такое отвращение, что я решил поскорее вырасти, чтобы проголосовать за кого-нибудь другого.

Так вот, мы были во дворе, а вертолет пролетел мимо. Всегда одинаковые черные вертолеты, в новостях, и в небе. Я сказал:

— Помните ту историю, когда вертолет сбросил бомбу на какой-то маленький, ничем не примечательный городок, и от здания городского совета осталось примерно то, что есть от нашего городского совета, только за минуту?

— Макси!

— Что? Давайте смотреть правде в глаза.

Эли полез на дерево доставать кота.

— Какая разница смотрим мы ей в глаза, или нет? — спросил он, балансируя на ветке. — Кстати, тут вишня.

— О, вишня! — сказал я, и мы с Калевом направились к Эли, а Леви продолжил качаться на качелях.

— Вы умрете, — сказал он.

Но умер только Калев. Прошло лето, и Калев откинулся, а вишню мы всю съели. Да и один из дедов в доме напротив, вроде как, тоже отдал Богу душу. Вот она жизнь, непредсказуемая и прекрасная.

Я подумал, они ведь похоронили его. Калева, не деда. Но деда, я надеялся, тоже. Леви сказал:

— Мне хочется, чтобы ты столько всего узнал! Жаль, что нельзя все закачать тебе прямо в мозг. Хотя в научной фантастике можно.

Я закурил, с удовольствием затянулся, и голова закружилась. Я ощутил покалывание в кончиках пальцев и особую, предобморочную легкость. Первая утренняя сигарета за долгое время, надо же.

— Ладно, — сказал я. — Начнем с малого. О чем ты сейчас думаешь?

— О японских трешовых сериалах из восьмидесятых, — ответил Леви, не задумавшись, ни на секунду. — И о том, что у Рафаэля хронический тонзиллит, а он сидел рядом со мной в столовой вчера.

Ахет-Атон был покрыт тонким, слабым слоем далеко не кристально чистого снега. Я однажды видел фотографию, с помощью которой наш мэр, как провинциальный паук, пытался заманить в Ахет-Атон туристов. Какой-то лицемер сфотографировал нашу главную улицу с рядками одноэтажных магазинчиков, старомодными вывесками над аптеками и бакалеями, так что создавалось впечатление, будто место уютное, пропитанное духом чего-то старого-доброго. Подпись под фотографией гласила: «Ахет-Атон — образчик ностальгической сентиментальности маленького городка. Насладитесь лавками, домиками и улочками старой-доброй А.»

Вместе со старой доброй А. исчезло и важное, жизненное умение наслаждаться крохотными магазинчиками, так что туристов больше не стало. Мы с Леви пошли через наш маленький, сомнительный парк, где в детстве я видел как минимум троих эксгибиционистов.

— Слушай, Леви, вот мы выросли, а где теперь педофилы без штанов?

— Не знаю, — ответил Леви. — Может быть, покончили с собой. Так себе жизнь все-таки.

— Или мы просто больше их не видим. Ну, знаешь, как взрослые Питера Пена.

Леви засмеялся. Мы прошли мимо неработающего фонтана, у которого часто собирались Гершель и его компания. А теперь компании у Гершеля не было.

— Давай сыграем в игру, Леви, — медленно сказал я. — Она сделает из хаоса космос, я обещаю. Я называю слово, и с него ты начинаешь один из фактов, которые поведаешь мне.

— Ладно, договорились. Но это не будет слово «мамка».

— Член.

— Пошел ты.

Я закурил еще одну сигарету и принялся рассматривать трещины в асфальте. Мимо нас пробегали заботящиеся о собственном здоровье горожане: молодые девушки с высоко забранными волосами, толстеющие мужчины возраста «нужно еще пару бокалов, если ты не богат». Тогда как первые, возможно, получали удовольствие от возможности встать рано утром, вставить наушники в уши и уделить внимание собственному телу, то вторых гнал вперед прогноз кардиолога. На сигарету в моих зубах, впрочем, неодобрительно посматривали все категории наших доморощенных спортсменов.

— Русская перестроечная музыка.

— Это даже не слово!

— Это моя любовь!

— Лучше слушай. Ты знаешь, что эпилепсия называлась консульской болезнью? Консулы не прекращали пить и есть, пока одного из них не хватал припадок.

— Хорошая идея для вечеринки.

— Да, вроде как, но нам не с кем устраивать вечеринки.

— А как же чокнутые?

— Ты не хочешь видеть чокнутых у себя дома.

— Но я хочу видеть их у тебя дома.

Я вдруг понял, что вернулся домой. И какая-то неопределенная прелесть появилась в молочно-белом зимнем небе, в ярких обертках, которые носил по грязному снегу ветер, в куртках бегунов с неизменными полосками на локтях, даже в слабом запахе гнилых листьев, доносящемся из-под тонкого наста.

— Такое странное ощущение, — сказал я.

— Наверное, какая-то побочка от твоих лекарств, — ответил Леви.

— Как у тебя все просто.

Но все правда оказалось весьма простым. Мы просто шли, и говорили, и когда я закуривал, Леви отходил в сторону, потому что пассивное курение убивает. За обнаженными ветвями деревьев проглядывали старенькие дома с широкими фронтонами, где-то далеко лаяли собаки, и я был настолько в Ахет-Атоне, насколько это возможно.

— Зайдем в аптеку, — сказал я.

— Очень мудрое решение.

— У меня осталась мелочь, и я хочу аптечных конфет.

— Я думал, ты повзрослел.

Мы засмеялись, а потом Леви замолчал, словно ему стало стыдно.

— Что случилось?