Дольче агония

Слышится одобрительное бормотание, нестройный хор похвал. «Овощной жюльен — объедение». «Арон, ваш хлеб и вправду великолепен». «Этот брусничный соус — прямо шедевр». Челюсти перемалывают, вкусовые сосочки ликуют, языки извиваются, надгортанные хрящи похрустывают, пищеводы непроизвольно поигрывают мускулами. Бет изо всех сил старается не заглатывать куски, как удав, а, напротив, пережевывать их медленно, тщательно, как ее учили в ту пору, когда она была членом Weight Watchers[25]. Арон сидит с отсутствующим видом, рассеянно теребя вилкой содержимое своей тарелки. Да и сам хозяин дома ест мало. Он часто вскакивает, незаметно подливает в рюмки гостей, стоит им опустеть наполовину. Ему хочется что-то подстегнуть… не терпится… придать вечеринке какой-то особый оборот…

Утолив первоначальный, самый нетерпеливый голод (впрочем, если выразиться точнее, речь шла лишь о гурманском любопытстве), сотрапезники принимаются подыскивать тему для беседы.

— Он прелесть, ваш малыш, — замечает Патриция.

— Спасибо, — удовлетворенно вздыхает Хэл, прикончив четыре кочанчика брюссельской капусты.

— Твоего изготовления бутуз? — вопрошает Бет.

— Вы из Ванкувера, да? — любопытствует Брайан.

— Сколько ему? — интересуется Бет.

— Я как-то целый год прожил в Ванкувере, — сообщает Брайан.

— Одиннадцать месяцев, — роняет Хлоя.

— Это приятный город, — продолжает Брайан. — Расположен замечательно… только там уж очень дождливо. Я туда в семьдесят первом рванул с ватагой приятелей, хотел удрать от Дядюшки Сэма.

— Вот оно что, — бормочет Хлоя.

— А все-таки они меня зацапали, сволочи… Двадцать пятого декабря, сами посудите! Я поехал к родителям в Лос-Анджелес встречать Рождество…

— Брайан, — вмешивается Бет, — она не знает, о чем ты толкуешь. Ее тогда еще и на свете не было.

— О Господи, и правда! Вы в то время еще не родились. До вас доходили толки о войне во Вьетнаме?

— Ну, еще бы. Само собой, — говорит Хлоя, и она не лжет, хотя ей было бы довольно затруднительно определить разницу между нападениями на Тэт и на Перл-Харбор.

— Вы там учились? — спрашивает Рэйчел. Она нащупывает общую почву, на которой они могли бы сойтись с Хлоей, этой пустоглазой девочкой-матерью, которая, по всей вероятности, забеременела, лишь только Хэл впервые на нее взглянул. Что за несправедливость: некоторым женщинам ничего не стоит понести, а матка Рэйчел упорно оставалась стерильной наперекор многолетним усилиям — подсчитыванию дат, вычерчиванию температурной кривой, гормональным вливаниям… Вот уже три года как они с Дереком отказались от замысла попытать счастья in vitro: ей уже сравнялось сорок два, и будущие мамаши в приемных у гинекологов поглядывали на нее с недоумением, наверняка предполагая, что она забежала проконсультироваться насчет предклимактерических проблем. «Что с ней, с твоей новой женой? — спросила однажды у Дерека Вайолет, ее свекровь, а Рэйчел находилась в соседней комнате. — Я была уверена, что она родит тебе сына, сына наконец-то родит, так хочется обзавестись внуком, время-то идет…» — «В нашем брачном контракте это не оговаривается, мама».

— Еще немножко сладкого картофеля, Арон? — предлагает она вполголоса.

— Прошу прощенья?

— Не хотите ли бататов?

— А, нет. Спасибо, не надо.

— Нет, — произносит Хлоя. — Я даже лицея не закончила. Не стану притворяться, говорит она себе. Одно из двух: или Хэл меня любит, или нет. Не желаю провести сначала этот вечер, а потом всю нашу жизнь в сплошном вранье. Если он меня стыдится, что ж, тем хуже… Нет, когда я встретилась с профессором Хезерингтоном, он мог убедиться, что я не корплю над докторской диссертацией. Даже если меня время от времени просили поиграть в доктора…