Доленго. Повесть о Сигизмунде Сераковском

Вот когда будут использованы с отдачей те военные знания, за которые он сполна заплатил на Мангышлаке! Теперь он не мальчишка, как в сорок восьмом, мечтавший без оружия, без опыта бросить свою жизнь на прусские штыки! Сейчас он чувствовал в себе достаточно сил, чтобы оправдать доверие и стать во главе войска, во главе народа, из которого будут пополняться ряды этого войска. В том, что он не будет терпеть недостатка в преданных людях, в воинах своей будущей армии, он не сомневался ни на минуту. Это будет войско, в котором он, их командир, воплотит в жизнь все свои гуманные идеи, выношенные во время солдатчины и службы в Генеральном штабе, войско без палок, мордобоя, унижения человеческого достоинства, самое дисциплинированное и сознательное, самое верное долгу.

Наиболее трудным было снабдить этих людей штуцерами, порохом, саблями. Он мысленно перенесся в Динабургскую крепость, где позапрошлым летом встречался с поручиком Ивановым. Там есть надежные люди, есть русские офицеры, готовые стать на сторону восставших. Они откроют ворота крепости, через них ворвется отряд хорошо вооруженных, готовых на смерть патриотов. За стенами цитадели их встретят единомышленники. Совместными усилиями они захватят арсенал...

Размечтавшись, он видел перед собой победу, видел счастливую родную землю, очищенную от грязи и насилия, видел завоеванное отечество, в котором хорошо будет всем, а не горстке людей и где все будут равны перед законом справедливости и братства.

Но трезвый голос рассудка возвращал его и к действительности, как бы спускал с неба на землю, где все, что он представлял в пылком воображении, надо было еще завоевать ценой огромных жертв. Размышляя трезво, он должен был с ужасом и страхом признаться (только себе одному и никому больше!), что восстание в том виде, в каком оно есть сейчас - без оружия, без тесного единства вожаков, одолеваемых зачастую междоусобицей и распрями, такое восстание едва ли достигнет цели. Без опоры на русские губернии, без того, чтобы революционный пожар с земель чисто польских не перекинулся в глубину России, - боже мой! - разве без этого можно рассчитывать на полный успех!

И все равно он твердо шел на этот самый трудный, самый важный шаг в своей жизни. В глубине души он понимал, что, возможно, идет на смерть, идет на то, чтобы оставить все, что так безмерно любил, - родину, мать, Аполонию, друзей... Но какая революция, какой народный взрыв обходились без жертв?! Пусть восстание обречено, но, свершившись, вспыхнув, подняв народ, оно все равно пробьет еще одну брешь в страшной стене самодержавия. Вслед за декабристами, за пугачевцами, за петрашевцами... Погибнет он, погибнут тысячи других, но их пример, их подвиг не пропадут, не затеряются в истории, и, воодушевленные их примером, на смену им, мертвым, придут новые, живые...

На следующий день он был у военного министра.

- У меня осталось три недели отпуска, и я убедительно прошу вас, Дмитрий Алексеевич, предоставить их мне сейчас... для лечения.

Милютин держался суше, чем обычно. С некоторой подозрительностью он посмотрел на Сераковского, но, встретившись с его открытым взглядом, вздохнул.

- Быть по сему, Сигизмунд Игнатьевич. Я доложу государю.

Теперь осталось попрощаться с друзьями.

"С друзьями..." - повторил он вслух. Где они сейчас?.. Залеский, милый, добрый Бронислав, он вообще покинул Россию. Может быть, он вернется, чтобы стать во главе отряда?.. Венгжиновский по-прежнему в Одессе, так близко, а он, Зыгмунт, ни разу и не повидал его за все эти годы... Одного за другим он вспоминал своих соизгнанников: ксендза Зеленко, штабс-капитана Герна, толстого провизора Цейзика - где они? Плещеева он встретил как-то в Петербурге, затащил к себе домой, и они долго вспоминали Оренбург, Уральск, форт Перовский...

Спасович принял Сераковского в своем богато обставленном кабинете преуспевающего петербургского профессора.

- Ты покидаешь нас, Зыгмунт... - сказал он, вздохнув. - Увы, я не могу последовать за тобой. Кафедра, адвокатура, учебники...

- Да, да, я понимаю. - Сераковский грустно улыбнулся.

- Что касается твоего "Вопроса польского", то я прочел его с большим интересом. Но видишь ли...

- Не надо об этом. Как-нибудь после.

...Погорелов был в лаборатории, и Зыгмунту пришлось долго стучать, пока открылась дверь.

- А, это ты, Сераковский? Заходи, но предварительно заткни нос. Пахнет несколько иначе, чем на цветущем лугу.

Воздух действительно был не из лучших - насыщен запахами каких-то кислот; сизый дым вился над колбой, налитая в ванночку желтая жидкость пузырилась.

- У меня к тебе просьба, Погорелов: срочно нужна печать: "Воевода Литвы и Белоруссии Доленго".

- Сделаю... А кто этот Доленго?

- Он перед тобой.

- Что ж, поздравляю! Если бы я был более сентиментален, я бы обнял тебя, а так - дай лапу!.. Значит, вступаешь в дело?

- Да. Уезжаю, сначала в Вильно, потом...

- Ладно, я тебя все равно разыщу! Надеюсь, ты будешь о себе давать знать кому следует? - Он рассмеялся с грубоватым дружелюбием.