Доленго. Повесть о Сигизмунде Сераковском

- В сей трудный для нашей родины час, - отчеканил Муравьев, губернскому предводителю дворянства надлежит не болеть и не пытаться улизнуть от ответственности, а находиться на месте! Немедленно возвращайтесь в Вильно!

- Слушаюсь, ваше высокопревосходительство, - растерянно пробормотал Домейко.

С двух часов дня новый виленский генерал-губернатор принимал министров. Он не шел к ним, а требовал их к себе, ссылаясь на волю государя и на собственную обремененность неотложными, государственной важности делами. Разговор начинался с того, что Муравьев знакомил министров со своей системой, которую он выработал, правда пока вчерне, для ликвидации мятежа и польской смуты.

С военным министром Милютиным сегодня обсуждался общий план операции и определялись части войск, которые надлежит дополнительно двинуть в северо-западные губернии, охваченные мятежом.

- Дмитрий Алексеевич, - сказал Муравьев как бы между прочим, - вам не кажется странным, что во главе многих мятежных шаек стоят воспитанники академий, несшие службу в Генеральном штабе?

- Это вполне естественно, Михаил Николаевич, - сухо ответил Милютин. - Для того чтобы руководить отрядом, нужны военные знания.

- Кстати, вы не знаете, где сейчас находится капитан Сераковский?

- Он получил высочайшее разрешение на отпуск и, насколько мне известно, уехал за границу.

- А я слыхал, что он в Вильно... Любопытно.

Не все должностные лица, с которыми беседовал Муравьев, оказывали необходимое почтение виленскому генерал-губернатору. Даже министр финансов скупился, когда Муравьев требовал денег, "как можно больше денег". Петербургский военный губернатор Суворов, которого Муравьев пытался изобличить в снисходительном отношении к осужденным уже полякам, позволил себе не согласиться с самой системой подавления мятежа, и дело дошло до скандала.

- Когда мы оба умрем, - граф Суворов резко поднялся с кресла, - и на том свете господь бог сделает распоряжение о помещении нас в одно место рай или ад, то я почту своим долгом просить о помещении меня туда, где не будет вашего высокопревосходительства. Хотя бы в ад, лишь бы не с вами!

- Можно подумать, что я вас приглашаю к себе на работу, - ответил Муравьев, пожимая плечами.

Он вообще почти никогда не выходил из себя, сносил обиды молча, подолгу, порой по нескольку лет ждал случая, когда можно будет отомстить обидчику.

В тот же день государь пригласил к себе Муравьева, чтобы передать ему записку, присланную на высочайшее имя уже бывшим виленским генерал-губернатором Назимовым.

- Владимир Иванович очень милый человек, - сказал Александр, давно знавший Назимова и расположенный к нему. - Я высоко ценю его труды по управлению краем и его стремление посеять семена любви между двумя родственными народами. Я высоко ценю те усилия, которые он употребил, чтобы образумить безумные попытки к восстанию, но, очевидно, настало время, когда одних добрых слов и увещеваний недостаточно. Прочтите эту записку, Муравьев.

Описав хаос в крае, Назимов настоятельно советовал с особым вниманием относиться к местному римско-католическому духовенству, ибо оно оказывает весьма сильное влияние на простолюдинов. "А посему, - писал Назимов, представителей духовенства, а особенно ксендзов, не надо озлоблять и вооружать противу правительства".

Никаких Чувств не появилось на бесстрастном, словно окаменевшем лице Муравьева. Он с минуту молчал, обдумывая прочитанное, после чего поднял на государя бесцветные, выгоревшие от времени глаза.

- Во всяком деле, ваше величество, самое трудное - это начало. Настоящая записка Владимира Ивановича явилась как нельзя более кстати: познакомившись с нею, я наконец понял, что мне, надо делать. - Он снова задумался, и некое подобие улыбки появилось на его лице. - Назимов развязал мне руки. Первое, что я предприму, приехав в Вильно, это расстреляю какого-нибудь ксендза.

Еще только светало, когда Сераковские сошли с поезда. Их никто не встречал. Зыгмунт не хотел давать телеграмму родственникам жены, как знать, не придется ли ему сразу же перейти на нелегальное положение. Вещей почти не было, только чемодан да старенький кожаный саквояж, с которым он так и не смог расстаться.

И снова Вильно показался Сераковскому необычным, по крайней мере не таким, как в прошлый приезд. Город был не столько встревожен, сколько возбужден событиями. Ходили самые невероятные и противоречивые слухи вроде того, что французский маршал Мак-Магон с колонной волонтеров вступил на польскую землю: "Наполеоновский орел летит на помощь белому польскому орлу". Из рук в руки передавали предсказание ясновидящей немки на три года вперед: "От России, охваченной общим кровавым мятежом... отпадают все пограничные области, даже черкесы возвращают свое давнее достояние. Русский и австрийский императоры, прусский король спасаются бегством в Лондон. Польша в старых границах перестраивает карту Европы".

...Сераковскому повезло: в первый же по приезде час он у городского сада встретил Калиновского. На нем были шитая черными шнурками чемарка, барашковая шапка и длинные "повстанческие" сапоги.