Доленго. Повесть о Сигизмунде Сераковском

Зыгмунт не знал, как себя держать, известно ли генералу, что он здесь ежедневно бывает, или же майор благоразумно скрыл это.

- Как вы знаете, - сказал Сухомлин, - сегодня я поименно спрашивал у солдат претензии. К вам же не подошел умышленно, потому что хотел задать вам этот вопрос в другой обстановке.

Генерал замолчал и вопросительно посмотрел на Зыгмунта.

- Видите ли, мне трудно ответить. В моем положении... - Сераковский замялся.

- Ваше положение мне известно, господин Сераковский. Посему я и попросил вас сюда. Итак, имеете ли вы жалобы на обращение?

- Ежели не жаловались те, кого ежедневно и ежечасно бьют ни за что и секут розгами за малейшую провинность, то что говорить мне, у кого пока не выбит ни один зуб.

- Ну, батенька, мордобой в русской армии - да что мордобой! наказание батогами, назначаемое без суда, идет еще с допетровских времен. И это не только в России. Небезызвестный вам Фридрих Второй, король Прусский, изволил выразиться, что солдат должен бояться палки капрала больше, чем пули неприятеля.

- Но разве это справедливо? - воскликнул Сераковский. - Разве христианину должно применять силу там, где необходимы убеждение, довод? Его бледные щеки покрылись румянцем.

- Армия - не монастырь, и солдаты не монахи и не послушники.

- Они прежде всего люди, ваше высокопревосходительство. Бить солдата, который даже не смеет отвернуться от удара!.. - Сераковский поморщился, словно от физической боли. - Это ли не грех?

- Действия, узаконенные уставом и утвержденные государем, не могут ложиться на душу бременем греха.

Сераковский хотел было возразить, но спохватился: не след конфирмованному солдату и государственному преступнику иметь свое суждение, идущее вразрез с государевым.

- Шпицрутены, кошки, линьки, палки, кнут, плети, розги... какой поистине страшный букет! - как бы для самого себя сказал Зыгмунт. - Это не считая рукоприкладства - мордобития, зуботычин, пощечин, оплеух, затрещин, "чистки морды"...

- Однако вы горазды в русской словесности. Для поляка это похвально. - Генерал улыбнулся.

- Я окончил русскую гимназию и занимался в Петербургском университете, - ответил Сераковский тоже с улыбкой.

Все время, пока велся разговор, майор Михайлин сидел молча и лишь изредка поглядывал то на одного, то на другого собеседника. Жена его вышла из комнаты, Коля гулял во дворе.

- Мне кажется, Иван Иванович, - сказал наконец Михайлин, - что наш военно-уголовный устав в части телесных наказаний и впрямь нуждается в некоторых изменениях...

- В сторону большей человечности, - досказал Сераковский.

- Это, батенька, не нашего ума дело, - заметил генерал. - Не мы писали устав, не нам его и отменять.

- Но и при существующем уставе каждый воинский начальник может не только карать, но и миловать, быть милосердным. Это право у него никто не отнимал, не так ли? - сказал Сераковский.

- Согласен... - Генерал наклонил седую голову.

- Вот Степан Иванович. - Сераковский показал глазами на Михайлина. Ведь за все время моей службы в Новопетровске я ни разу не видел, чтобы наш батальонный командир рукоприкладствовал. Ни разу!

- Гм-да... - не то одобрительно, не то осуждающе промычал генерал.

- У каждого человека свой характер, свой норов, - сказал Михайлин, потупив глаза.

- Вам в чем-либо помогает господин Сераковский? - спросил генерал у хозяина дома. - Я имею в виду батальон, солдат.

- Я не счел себя вправе, ваше высокопревосходительство, привлечь к делу человека, который... - Майор запнулся, с трудом подбирая слово.

- И напрасно, - перебил генерал. - Люди с образованием в русской армии редки, очень редки, особенно среди рядовых и нижних чинов, и их след использовать... ну, например, для занятий словесностью. Или пускай они по воскресеньям читают солдатам Евангелие.

После разговора с генералом Зыгмунта стали чаще взамен каждодневной муштры посылать на хозяйственные работы - косить сено, плести маты из камыша, который надо было сначала заготовить на болотистом берегу, рубить твердый, как железо, саксауловый кустарник.

Вблизи Новопетровска саксаул уже извели, и с каждым разом его приходилось искать все дальше. Накануне прискакал в укрепление какой-то казах, от него узнали, что верстах в пятнадцати есть хорошая саксауловая роща, и Сераковского послали проверить, не обманул ли инородец. Одному в степь уходить не разрешалось из-за возможной встречи с хивинскими разбойниками, и Зыгмунт попросил себе в компаньоны Погорелова.

Ночью нежданно-негаданно прошел проливной дождь, такой редкий в июне, освеживший чахлые, засыхающие на корню травы, и ехать по степи, опустив поводья, было чрезвычайно приятно.

- Боже, какое счастье хоть на время избавиться от всевидящего ока отца-командира! - сказал Погорелов.

Стояло раннее, нежаркое утро с легким освежающим ветерком. Над глинистыми обрывами, испещренными гнездами, с криком носились стрижи, иногда дорогу переползали змеи, которых в укреплении называли песочными: почуяв опасность, они за несколько секунд зарывались в песок.