Доленго. Повесть о Сигизмунде Сераковском

Сегодня он вернулся из Динабурга, где провел три дня. Поездка была очень нужной, и о ней он думал загодя, еще в Петербурге, когда узнал от Чернышевского, а потом от Погорелова о поручике Иванове, служившем в комендатуре этой крепости, в прошлом участнике офицерского кружка в Казани. С ним Зыгмунту надо было повидаться наедине, и удалось это осуществить лишь в последний перед отъездом день. Они долго ходили за городом, по берегу Западной Двины, разговаривая о том, как настроен гарнизон крепости, и особенно несколько человек, которые были отданы сюда в солдаты за политические убеждения. Иванов сказал, что это честные и мужественные люди. Есть и другие. Кое-кто из офицеров читал "Колокол". На квартире у Иванова по воскресеньям собирались единомышленники под видом обычной офицерской пирушки и обсуждали острые вопросы - как дальше жить и что делать. "На них можно положиться?" - спросил Сераковский, и Иванов ответил, что ручается за них головой. "Как вы знаете, в Вильно очень неспокойно, - сказал Зыгмунт. - Недалеко и до бунта. Но чтобы бунтовать, бороться, нужно оружие. Голыми руками ничего не сделать". - "Вы хотите сказать то, что самый близкий к Вильно арсенал находится в Динабурге". Сераковский кивнул: "Именно, поручик, и я попрошу помощи у вас и ваших друзей". "Мы сделаем все, что в наших силах", - ответил Иванов.

Они расстались уже ночью, крепко пожав на прощание друг другу руки.

Сераковский возвращался в Петербург с тяжелым сердцем. В Вильно явно назревали тревожные события, политическая обстановка накалялась с каждым днем, вот-вот наступит время "браться за топоры". А он должен уезжать из Литвы.

И кроме того, в Вильно оставалась Аполония. Она не провожала его на вокзал - запретила мать, которая почему-то настороженно относилась к молодому поляку в форме русского офицера. Они простились накануне у паперти костела святой Анны. Аполония была грустна, задумчива и, как казалось Сераковскому, с неохотой отпускала его от себя. И все же он не добился от нее ни одного откровенного слова, будто она не чувствовала сердцем, не понимала умом, как он ее любит.

В Петербурге уже намечалась осень, дул холодный сырой ветер с Финского залива. В Петропавловской крепости часто палили пушки, предупреждая жителей о том, что вода в Неве поднялась выше ординара.

Еще на вокзальном дебаркадере Сераковский заметил - встречающие были чем-то возбуждены, встревожены, сновали городовые. Он вошел на площадь и увидел, как проскакала кавалерия, направляясь к центру города.

- Что случилось? - спросил Сераковский у извозчика. - Наводнение?

- Студенты балуют, ваше благородие.

- А из-за чего балуют? Не знаете?

- Как не знать, ваше благородие, мы все завсегда знаем. От седоков... Теперича народ-то весь учиться желает, а ему сказали: "Шалишь, браток! Хочешь в университет ходить - подавай пятьдесят целковых". А такие деньги не у всякого найдутся... Вот они и балуют, те, кто победнее... Вас куда везти прикажете, ваше благородие?

- К университету!

У моста через Неву стояли два артиллерийских офицера. Они подняли руки, предлагая извозчику остановиться.

- В чем дело, господа? - спросил Сераковский.

- Разрешите вас на несколько слов, капитан, - сказал один из офицеров, козыряя.

- К вашим услугам.

- В университете сейчас начнется сходка. Вызваны войска... Как бы не произошло чего плохого. Вы не можете выручить студентов?

- Но каким образом?

- Чем больше будет офицеров среди них, тем сдержаннее будут вести себя солдаты.

Сераковский приветливо взглянул на артиллеристов.

- Неплохо придумано, господа! Спасибо за совет.

Он отпустил извозчика.

Знакомый поручик, слушатель Инженерной академии, догнал его на мосту, и они разговорились.

- Вот, может быть, желаете полюбопытствовать? - он протянул Зыгмунту небольшой листок бумаги. - Еще тепленькая. Нашел утром в почтовом ящике.

- Прокламация?.. Интересно! Очень интересно!.. "Правительство бросило нам перчатку, - прочитал Зыгмунт. - Посмотрим, сколько наберется у нас рыцарей, чтобы поднять ее... Теперь нам запрещают решительно все, позволяют нам сидеть скромно на скамьях, вести себя прилично, как следует в классе, и требуют не р а с с у ж д а т ь".

Дальше шли строки, особенно заинтересовавшие Сераковского: "На наших мы менее надеемся, чем на п о л я к о в. В них более благородного самоотвержения. Они умели... без страха идти на пытку, в рудники, страдать за идею, и поэтому наш братский призыв к ним: принять самое деятельное участие в общем деле, поделиться с нами своей энергией". Прокламация заканчивалась словами: "Энергия, энергия, энергия! Вспомним, что мы молоды, а в это время люди бывают благородны и самоотверженны; не пугайтесь ничего, повторяем еще раз, хотя бы пришлось всему университету идти в келью богомольного монастыря".

- Расскажите, бога ради, что происходит? - попросил Сераковский, возвращая прокламацию. - Я только что с поезда...