Доленго

- Из одного весьма достоверного источника я узнал, - пан Аркадий победоносно посмотрел на Зыгмунта, - что сам генерал Обручев отозвался о тебе вельми лестно. А именно: "Поведения очень хорошего и службу исполняет усердно".

- Почему же тогда все-таки Уральск, а не Оренбург?

- Не ведаю... Но... - Пан Аркадий продолжал вспоминать обручевский ответ, - "рядовой Сераковский находится в совершенно здравом уме, и надзор в настоящее время чиновника Венгжиновского за ним излишен"... Или что-то в этом роде. Вот так, мой милый. Но если говорить серьезно... - Он наклонился к Сераковскому и перешел на шепот, - в Петербурге просто боятся усиливать польский элемент в Оренбурге. Там слишком много поляков.

- Короче, пан Аркадий, в Оренбурге не хватает только меня, чтобы поднять польский мятеж.

Венгжиновский улыбнулся:

- Кто тебя знает!

- В Уральске есть поляки?

- А где их нет! - Пан Аркадий пожал пленами. - Правда, мало. Тебе будет скучно без соотечественников.

- Конечно... Хотя, как сказать, - задумчиво продолжал Сераковский. Поляк, русский, малоросс, киргиз... Национальность, пан Аркадий, - это одежда, тогда как в человеке важен не внешний вид, а содержание, не мундир, а сердце, которое бьется под мундиром.

- По-моему, Зыгмунт, раньше ты придерживался несколько иного мнения...

- Может быть. Жизнь - самый великий из всех учителей, и она часто вносит серьезные поправки в наши убеждения... В Новопетровском укреплении при мне... и при моем участии... - Сераковский сжал голову руками, забили насмерть малоросса Охрименко. Но я надеюсь, что по крайней мере в Новопетровском такое больше не повторится. Перед моим отъездом батальонный командир клятвенно пообещал мне, что отныне, пока он командует батальоном, там не будет шпицрутенов. Значит, отныне в Новопетровском не будет казнен мучительной смертью ни один человек, и в том числе поляк.

Утром они распрощались. Одному надо было возвращаться в Оренбург, другому - идти в казарму.

Ротный писарь в Уральске был так же навеселе, как и ротный писарь в Новопетровске. Он записал точно те же сведения, задал точно те же вопросы, разница была лишь в номере батальона, в списки которого он внес рядового Сераковского.

"Боже мой, все начинается сначала", - с горечью подумал Зыгмунт, направляясь к начальству, чтобы доложить о своем прибытии.

Записка майора Михайлина сделала свое доброе дело, и батальонный командир Свиридов был довольно приветлив.

- Степан Иванович конфиденциально сообщает мне в письме, что занимается в своем батальоне вольнодумством - отменил телесные наказания... Правда ли это? - спросил Свиридов.

- Так точно, господин майор.

- Любопытно... Ну и что же, дисциплина, конечно, сразу упала...

- Наоборот, господин майор, поднялась.

- Вот как? Впрочем, Степан Иванович мне пишет и об этом... Но я, Сераковский, дорожу своим мундиром, в отличие от Михайлина.

...Зима наступила рано и заявила о себе сильными буранами, когда даже днем ничего нельзя увидеть в двух шагах. Пронзительно выл на разные голоса ветер, стучал в окна казармы колючий снег, и всю ночь мигала на сквозняке оплывшая свеча.

Начался одиннадцатый час ночи, когда распахнулась входная дверь и в казарму вошли, вернее, ввалились двое: военный и штатский. Штатский был высок, худ, оброс густой бородой. На нем были заметенное снегом пальто и меховая шапка, которую он с трудом снял; когда он отодрал закоченевшей рукой иней с бровей, все увидели, что человек этот еще совсем молод, но просто измучен дальней дорогой.

Вместе с ним вошел солдат, должно быть, из тех, кто сопровождал штатского в пути. Он поискал глазами икону и перекрестился.

- Добрались до тепла, слава те господи, - сказал солдат, потирая озябшие руки. - Намаялись мы с ним, не дай господь. Совсем ослабел человек.

Дневальный разбудил уже похрапывавшего фельдфебеля, и тот, недовольно протирая заспанные глаза, босиком и в шинели, накинутой прямо на исподнее, нехотя подошел к прибывшим, которые по-прежнему стояли у двери.

- Кто такие? - спросил фельдфебель, позевывая.

- Да вот новобранца доставил, - ответил солдат. - Из самого Санкт-Петербурга едут в казенных повозках.

- Осужденный? - Фельдфебель равнодушно посмотрел на человека в пальто.

- Да.

- Фамилия?

- Плещеев. Определен рядовым в Оренбургский отдельный корпус.

- Небось из дворян?

- Лишен всех прав состояния.

- В вашем полку прибыло, Сераковский, - насмешливо произнес фельдфебель, поглядывая на Зыгмунта.

- Может быть, "по высочайшему повелению"? - спросил Сераковский, направляясь к прибывшим.

- Вы угадали... - Плещеев грустно улыбнулся.

- В таком случае здравствуйте, коллега!.. Меня зовут Сигизмунд Игнатьевич.

- Алексей Николаевич.

- Нам бы щей похлебать горяченьких да чайком покрепче запить, сказал солдат, привезший Плещеева.

Сераковский засуетился.

- Сейчас что-нибудь придумаем... Братцы! - он обратился ко всем сразу. - У кого что есть, несите, накормим гостей.

- На кухню надо сбегать: может, что осталось.