Долг

Я будто бы проходила какие-то испытания, как в сорок четвёртом году по возвращении. Бесконечно что-то рассказывала, рассказывала, припоминала, опять рассказывала. Я торопилась, захлёбывалась словами, очень боялась не успеть рассказать и в то же время проскочить что-то важное. Мне задавали вопросы, что ещё сильнее сбивало с толку, кололи раскрепощающие препараты, но беспокойство моё только нарастало, переходя в панику. Материала становилось всё больше, а времени оставалось всё меньше. Если я не расскажу всего, что нужно, чего ждут от меня специалисты, то комиссия признает меня негодной и забракует.

В помещении было темно, я не видела ни стен, ни потолка. Слышала быстрые, разрозненные по смыслу вопросы специалистов, слышала собственный голос, замечала, что перескакиваю к следующей фразе, не окончив предыдущую. Видела фигуры в белых халатах, когда медики подходили из темноты, чтобы сделать очередной укол.

Потом – совершенно внезапно – мне стало вроде как и нечего больше сказать. В пустом пространстве брезжили серые рассветные сумерки. Я почувствовала огромное облегчение, поскольку стало ясно: успела! Уложилась в отведённый срок и, кажется, ничего не забыла. Разве что самую малость, которую мне, похоже, простили.

И тут в комнату неторопливой походкой вошёл Николай Иванович. Он был в форме старого образца, но без знаков различия на суконной рубахе.

– Ну, здравствуй!

Я так опешила, что промолчала в ответ на приветствие.

– Испытания окончены, поздравляю, – сказал он серьёзно. – Ты знаешь, какое сегодня число?

Я задумалась, вычисляя и боясь ошибиться.

– Тридцатое?

– Плохо, Тася, – строго нахмурился товарищ Бродов. – Очень плохо! Ты прохлопала целые сутки!

Я страшно смутилась. Как же я могла за всеми второстепенными испытаниями забыть о самой главной задаче, которая стояла передо мной: следить за ходом времени и считать календарные дни?! Ведь только это удерживает тебя в реальности, не даёт свалиться в тяжёлое забытьё! Значит, я всё-таки потеряла контроль…

– Сегодня тридцать первое, – сообщил Николай Иванович прежним строгим тоном и вдруг улыбнулся: – Скоро Новый год!

Улыбка, открытая, свободная, сделала его лицо светлым; от строгости не осталось следа.

– Собирайся! – предложил Николай Иванович.

– Новый год! – Я снова была близка к панике. – Как же?! Я же не подготовилась! Я не успею!..

– Не волнуйся, – сказал Николай Иванович очень тепло, – уже всё подготовили. Тебя все ждут. Пойдём!

Он взял меня за руку, как маленькую. От отчётливого прикосновения, от тёплой волны, захлестнувшей сердце, я проснулась.

Со времён далёкого детства я не просыпалась с ощущением такой радости.

Наверное, сон – в руку. Наверное, сегодня мне удастся закончить долгий марафон припоминаний. Осталось совсем чуть-чуть. На одно усилие. Тогда я смогу начать совсем новую жизнь…

Сновидение ясно подсказывает: осталось одно важное событие, которое я совершенно упустила из виду. Это событие произошло в течение одного дня.

Как же этот день искать? Что искать?

Много раз я подступалась к контрформуле самоликвидации. Саму формулу помню целиком, а контрформула как будто начисто стёрлась. Меня это, конечно, не оставляет в покое, раззадоривает: как же я целые монологи Михаила Марковича помню, а эту короткую фразу или даже одно слово – нет?! Может, надо добить контрформулу теперь, и дело будет завершено?

Попробую. Формула… вот она… Войти в транс и вспомнить, как Михаил Маркович делал внушение…

Не могу! В лёгкий транс – пожалуйста. Я и не выхожу из него, пока вспоминаю. Считай, живу в нём последние годы. Но это – лёгкий. А в глубокий…

Что ж дышать-то так трудно? И в сердце пошли какие-то перебои: стукнет – замирает. Волнуюсь!

Вспоминается изба. Не отчая. Чужая, большая, со множеством комнат, с несколькими печами. Ветер страшно воет в ущелье, шумит в кровле и бьёт в окно так, что стёкла дребезжат и постукивают добротные двойные рамы. В кабинете прохладно, но всё равно почему-то уютно. На письменном столе разложены открытые, все в закладках книги, бумаги, картинки, фотографии. Я рассматриваю портреты людей в париках, камзолах, доспехах, старинных мундирах, изображения предметов и зданий, а товарищ Бродов, сидящий напротив, негромко, сосредоточенно рассказывает об алхимиках, масонах, мистических орденах.

Особенно жестокий даже для этих суровых краёв ветер сопровождает резкую перемену атмосферного давления, от которой Николаю Ивановичу нездоровится. Я уже дважды подогревала для него чайник до белого ключа: товарищ Бродов убеждён, что обжигающий чай помогает ему не хуже капель и порошков. Но я вижу, что на сей раз не помогает.

Николай Иванович ещё не знает, и сама я ещё не уверена, но, кажется, что-то сдвинулось во мне с мёртвой точки, и я готова попробовать лечить. Незаметно под столом поднимаю ладонь и направляю на руководителя. Пальцы покалывает. Держу какое-то время, присматриваясь мысленным взором, что происходит.