Долг

Самое неожиданное во всей этой истории было то, что, когда баскарма с поникшей головой вернулся из города, в ауле уже все знали, и не только знали, не только пересказывали на все лады случившееся, но и хохотали до слез... Где бы ни собирались аульчане — главный разговор был о двух погонщиках. Какой-то стихоплет умудрился даже сказ сложить. В этом сказе Сары-Шая и Упрямый Кошен воспевались ни много ни мало как древние батыры из эпических поэм, а их верблюды, самые заурядные чернорабочие атаны, сравнивались со сказочным арабским боевым верблюдом — желмая... И когда сказитель доходил до того места, где рисовалось состязание двух несравненных упрямцев, каких не видывал свет, схлестнувшихся в яростной битве среди песков Улы-Кума, как они, достойные друг друга, забыв обо всем на свете, с суровой молитвой обращались к всевышнему, к святым аруахам, к памяти родовых духовников за поддержкой их слабеющему духу в борьбе за праведное дело, — тогда: слушатели хватались за животы и катались по полу от смеха. В устах аульных остряков Сары-Шая отныне стал батыром Карнаухим, не прекратившим единоборства и после того, как старый злюка батыр Кошен откусил ему ухо. Со временем стал посмеиваться и баскарма, но не сразу. Та давняя горечь, больше того — злость на глупость человеческую долго не оставляла его.

И вот теперь опять сошлись-встретились эти двое... Сары-Шая, хитрюга, себе на уме, своего вроде ни за что не уступит. Этим дьяволом всегда руководит тайный расчет — пусть порой и глупый, но все-таки расчет. Но чего хорохорится и добивается другой старый дурень, лишь одному аллаху ведомо. Он радуется тому, что прославился среди народа своим прозвищем — Упрямый Кошен. О дети, зачатые глупостью!..

* * *

И сегодня, как вчера, как все предыдущие дни, лезла в сети больше всего низкосортная хищная рыба. К тому же тощая — глядеть страшно.

С засолением моря всякая рыба норовила уйти в глубину. Хищная рыба оказалась наиболее выносливой и подвижной. Особенно судак, щука легче других приспосабливались к суровым условиям оскудевшего моря. Однако с чрезмерным засолением воды и им с каждым днем становилось все труднее прокормить себя. Да, мало осталось в умирающем море доброй рыбы, а та, что выжила, давно ушла по глубинам в тщетных поисках прокорма и спасительной преснины. Попробуй найди ее, догони, схвати. Вот и для них, хищников, настала нелегкая волчья жизнь — день и ночь мечутся, рыщут они по всему морю. Поневоле тут отощаешь. Особенно костистыми стали головы: сухие, зубастые, с голодными злыми глазами.

Раньше куда как благодатно им было. Что ни залив, то зимовка и летовка. Вдоль берегов тянулись камышовые заросли, вечнозеленая куга, водоросли. Бывало, разбушуется, заштормит море, а там, в тихих сонных заливах, стоит покой и уют, где жировала сильная, укрывалась слабая рыба. В густых водорослях был настоящий рыбий рай, и сюда неисчислимыми косяками собиралось отовсюду, кишмя-кишело, метало икру, размножалось славное аральское рыбонаселение. Через месяц-другой рябило в глазах от разноплеменных мальков, бычков, головастиков и всякой подводной твари. Шустрая глупая молодь сама лезла в глотку. Затаись только да разинь пасть пошире — и будешь сыт, как на званом тое... Теперь уж не вернется та безмятежная пора, когда можно было в какой-нибудь засаде в считанные минуты проглотить пару-другую зазевавшихся рыбешек и понежиться в благодатной дремоте где-нибудь на теплой воде. Нынче даже самая благодушная и смиренная рыбка превратилась в прыткую тварь, за которой нужно, вытянув морду, гоняться по всему морю. Тяжкие, трудные настали времена...

Но какими бы выносливыми ни были судак и щука в соленой воде, на суше, в отличие от другой рыбы, вмиг подыхают. Вон лежат они на берегу под солнцем, ощерив зубастую пасть, — точь-в-точь поленья, заготовленные на топку.

Чей-то грозный голос вывел тебя из раздумья. Незнакомый, черный, как чугун, рыбак, сверкнув налитыми кровью глазами, кинулся на приемщика: «Из-за тебя, с-сука, добыча моя пропала! Может, последний это улов в моей жизни — а ты!.. Ну, я тебя, стерву, достану сейчас...»

Разъяренного рыбака схватили за руки, остановили. Долго успокаивали. Тут еще затеяли свой невообразимый гвалт прожорливые чайки, хлопали крыльями над головой, дрались, кидались на добычу, роняли помет.

— А ну-ка, уймитесь! Чего на приемщиков орать? — подал ты голос. — У них тоже, как-никак, работы хватает...

— Тут рыба пропадает, а он все на счетах щелкает да в бумагах копошится...