Долг

Ничего не понятно... О каком красноглазом речь? С чего бы это им веселиться? День сегодня выдался особенно изнурительный. Встали, как всегда, спозаранок. Позевывая и сутулясь, выбрались из лачуги. Несколько дней подряд неутихающий степной ветер прямо-таки валил с ног. Рыбаки брели гуськом, отворачивались от встречного ветра, прятали в ворот лица.

— Морозец будь здоров! Может, море ледком схватило? — предположил кто-то.

— У, типун тебе на язык! Накличешь еще беду... — тут уже подал голос Кошен.

Рыбаки, выйдя к урезу моря, остолбенели: и вправду, все побережье за ночь схватилось льдом, а чуть подальше колыхалась сплошная белесо-иглистая шуга. Кто-то из рыбаков буркнул: «Хана теперь нашим сетям...»

Все хорошо знали, что через день-другой сети вмерзнут в лед, и тогда уже никакими усилиями их не спасешь.

— Ну что... будем толчиться?

— Не толчись! Нырни под лед! Или взлети в небо!

— Ладно! Чего лаетесь-то? — осадил их Рыжий Иван. — И без того тошно... Жадигер, дорогой, что делать будем?

—Люди повернулись к председателю. Он сам еще не знал, что вообще тут можно предпринять, молча выбрался из круга, ступил на лед. Сделал несколько осторожных шагов, слегка притопнул каблуком. Избегал глаз рыбаков, посмотрел в сторону, вдаль, туда, где за горизонтом занимался мглистый, розоватым пятном отметивший себя рассвет. Казалось, мало-мальски вразумительного ответа он ждал лишь от восходящего солнца.

— Апырай! Мало было неудач, так еще... Стыда не оберешься.

— Да, сети надо достать, не то все пропало, — прогудел Рыжий Иван.

— А как достанешь? Под лед, что ли, нырнешь? Видишь, подступа никакого...

Эти слова точно подстегнули председателя.

— Была не была... Спускайте лодки на лед! — сказал он решительно.

Рыбаки мгновенно затихли. «Как?.. Как спускать?» — огрызался только Кошен. Ничего не объясняя, председатель повернулся и с отчаянной какой-то решимостью дергаными широкими шагами направился к лодкам, наполовину схваченным припаем. Послушно побрели за ним рыбаки. Вслед за председателем поочередно столкнули лодки на бугристый лед, шершаво и гулко проскорготавший о днища, и, не дожидаясь, пока они коснутся воды, ловко попрыгали в них по двое. Лодки, продавливая и обламывая закраины, на пределе риска кренясь, черпая носом тяжелую зимнюю воду, одна за одной соскальзывали со льда и тут же натыкались на упругие встречные волны и начинали беспомощно подпрыгивать и заваливаться на месте, пока рыбаки, сильно и слаженно загребая веслами, не направляли их вперед. И потом весь день на свирепом ветру в открытом море, борясь с волнами, тянули со стоном, вытаскивали из ледяной кипени полные тяжелой шуги и ила сети. Рыбы не было. Вернулись позднее обычного, вымотанные и промерзшие до костей. Внесли в лачугу по охапке отсыревшего хворосту, повалились на постель. Председатель, хмурый, прошел в угол и, не снимая с себя мокрой одежды, тоже растянулся на постели. Так он и лежал в сумрачной стылой хижине, погруженный в невеселые думы.

Скоро месяц, как он здесь, а за этот месяц еще ни одной рыбешки государству не сдали. Вся надежда теперь на сезонную рыбу, которая прежде всегда появлялась в раннюю пору ледостава. Но и она нынче — ох, чует сердце — может вовсе не прийти к берегам, и вообще, какой смысл гоняться за призраком? Вся тяжесть нынешнего дня будто перешла теперь в думы, сомнения, и он лежал в стороне от рыбаков, ничего не замечая вокруг, мучаясь и не зная, с какими глазами покажутся завтра в ауле, перед женами своими и детьми.

Снова раздался взрыв хохота, отчего встрепенулся ты, приподнялся, будто спросонья, недоуменно глянул на своих развеселившихся людей. Все-таки что стряслось с этими чудаками? Ведь сегодня даже на ужин ничего не наловили. И непонятно, что за варево кипит сейчас в котле. Особенно поразил тебя строптивый старик. Что-то не узнать его нынче. Вон колом сидит посреди неудержимо хохочущих людей. Пылает перед ним, потрескивает жаркий огонь. Подбрасывая время от времени хворостину, что-то рассказывает увлеченно, отрывисто, по обыкновению пофыркивает: «Он ведь дьявол известный. Недаром у нечестивца глаза, как у шкодливого кота».

Ах, вон они о чем... Опять о незабвенном Сары-Шае.

— Кошеке, вы, говорят, когда-то крепко с ним схлестнулись и затеяли спор, кто кого переупрямит...

— Было, было... С ним сорок раз на дню я готов схлестнуться.

— Да, уж упрямец он известный.

— Не говори! Мое упрямство — детская забава по сравнению с ним. Эй, бала, подкинь-ка хворосту.

— Дальше, дальше, Кошеке... — подзадоривал старика шофер.

— У, тещу твою... Ты за огнем лучше поглядывай. Моими россказнями сыт не будешь...

Рыбаки разом притихли. Под нарочито суровым взглядом крикливого старика кто-то шмыгнул за дверь за хворостом, другой, опустившись на корточки, принялся усердно дуть на угасавшие в очаге угольки, третий подбросил валежник. Кошен некоторое время следил за действиями расторопных джигитов, а затем, удовлетворенно хмыкнув, продолжил:

— Так вот, было это после войны. Многие из вас в то время еще за материнский подол цеплялись... а то, пожалуй, и титьку сосали.