Долг (Приказы не обсуждаются)

Владимир вспоминал, сколько же он перетаскал такой тяжести за тридцать лет службы. Правда, раньше, когда он был участковым, кабинет его находился на втором этаже. Время было совсем другое. Милицию уважали. Можно было зайти в пивной бар, где была драка или грабёж, показать пальцем на посетителей и сказать, чтобы они пошли с ним. Не было случая, чтобы кто-то отказался. Шли гуськом за Вилинским по проспекту, дорогу переходили, где положено, и снова шли прямо до отделения. А бабульки, видя этакую процессию, кулачками бледными вслед грозили:

— Так их, Владимир Борисович, разберитесь с прохвостами!

Смешно, что через пять лет законы останутся те же. Люди, как их не знали, так и не будут знать. Но слушаться никто не будет! Не то, что не придут, кружкой с пивом запустят в представителя власти. Перестройка! Надо будет машину вызывать да ещё постовых, которых останется только два! Раньше их было двадцать.

Смешная будет складываться ситуация: милиционеров не будет, а кадры будут рапортовать, что всё в порядке. Выяснится, что для хороших показателей в работе, кадры перед новым годом будут сокращать вакансии и докладывать, что все штатные единицы заполнены. Вот и дозаполняются: вместо двадцати — два! И так везде.

Но большим начальникам тогда уже будет не до службы. Они будут продавать звания, покупать себе регалии, строить коттеджи, дружить с ворами! Они поймут, что если о них не заботится государство, значит, они должны о себе позаботиться сами. Будут арестовываться прокуратурой, потом выпускаться и продолжать наживаться.

Сам Владимир считал себя добрым. Наверно так и было. Люди к нему шли постоянно со своими бедами. Разных возрастов. И не боясь, советовали обращаться к Велинскому своим близким и друзьям.

Он в очередной раз поддёрнул задержанных. У одного из них из-за пазухи выпала книжка в знакомом переплёте.

— Опять «Улицы разбитых фонарей», — подумал Вилинский. Это испортило ему настроение.

Был один человек на земле, которого Владимир ненавидел больше, чем самого матёрого вора, чем закоренелого убийцу. Это был сотрудник Кировского районного отдела милиции по фамилии то ли Кивинов, то ли Пиминов.

— Продажная тварь! — говорил о нем Владимир, — все оперские секреты выдал предатель. Как гнида, втёрся в наши ряды, разузнал всё и книжку написал. Продал за понюшку табаку. Решил денег срубить на оперских ловушках. Ребята копили годами. Передавали как военную тайну молодым. Для кого писал скот? Не для своих. Свои — и так знали. Для подонков писал, убийц и насильников. Им помог. Не операм. Денег срубил и службу бросил! Взять бы, да ему этим разбитым фонарём по башке. Сволочь!

Эти мысли расстраивали Вилинского. Он пнул ногой выпавшую книжонку, и со злостью дёрнул за плечи одного, а затем другого бандюка. Так что они чуть носом не клюнули в деревянную ступеньку. Выпадавшие двухсотграммовые цепи в очередной раз пытались соскользнуть с головы то одного, то другого, но в последний миг взлетали по очереди вверх и били то по носу, то по глазам своих владельцев. Всю дорогу они молчали. И когда в кабинете сели напротив Володи, тот, что постарше, укоризненно спросил:

— Зачем унижаешь, гражданин начальник? Что барыги в коридоре подумают? В стране то демократия наступила. Или нет?

«Барыгами» они называли бизнесменов, на шее которых пытались построить собственное благополучие.

— Какой я тебе гражданин? — отозвался Вилинский, — я вам обоим товарищ. И вы мне сейчас, по-товарищески, расскажете, как и чем живёте. Ведь товарищей обманывать нехорошо! А вот когда в камеру сядете, тогда я вам буду гражданин. И сможете врать сколько угодно. Закон позволяет! Усвоили?

Вилинскому было уже за пятьдесят. Но он был крепок телом и духом, что позволяло ему не задумываться о пенсии, которую он давно уже заслужил. С каждым годом становилось работать всё труднее. Количество указаний увеличивалось. Каждое последующее тупее предыдущего. Новое, не отменяло старое. Часто противореча друг другу. Исполнять их постепенно становилось некому — сотрудники уходили! Бумажная бюрократия похоронила под собой живую работу. Раскрывать преступления некогда, а они становились всё более изощрёнными.

А прокуратура тут как тут — почему плохо работаете? Подрабатываете? Взятки берёте? В тюрьму!

Когда, вдруг, со всех сторон начинали валиться неприятности, Вилинскому хотелось бросить всё и уйти на заслуженный отдых.

— Но как? — думал он, — как я могу бросить этих птенцов, сидящих в окопах. Едва оперившихся.

Они представлялись ему сумасбродными психами, размахивающими тупыми деревянными палками вместо мечей. Орущими, что есть мочи. Надрывающими свои вылезающие от натуги пупки, скрипящие от напряжения, неокрепшие мышцы и голосовые связки. Разгоняющими, лихим безумным сумасшествием, неотступно сгущающуюся вокруг, зловонную тьму. Непрерывно поглощающую, и переваривающую всё живое. Что превращает мужчин в подонков, женщин в шлюх и проституток, детей в наркоманов.