Долг самурая

— Ясен перец, не нашли! Кто-то из прохожих поднял его и утащил с собой. Вещь ценная и красивая. Сразу видно, что антиквариат.

— А может, Рю оставил этот кинжал на работе? — предположила Мила.

Дрюля отрицательно потряс головой:

— Ни в коем случае. Рю ни за что не оставил бы его на работе. Это же кинжал деда, а все, что связано с родственниками и предками, для Рю — святое!

9

Камера была совершенно заурядная, рассчитанная на шесть человек. Но на всем — на вещах, на стенах, на кроватях и на людях — ощутимый налет затхлости и заброшенности, словно тонкий слой пыли.

Александр Борисович никогда не считал себя человеком разборчивым и капризным, но торчать в камере было по-настоящему отвратительно. Он старался не смотреть на сокамерников — слишком уж грустные мысли навевали их физиономии. Общаться с ними у Турецкого тем более не было желания.

Особенно один, похожий на гориллу. Таких обычно подсаживают в камеры, чтобы ломать упорных. Во время свидания с Меркуловым Турецкий попросил его узнать об этом мужике. В одной из книг Турецкий получил эту информацию. И теперь он лежал на «шконке» и читал книгу «Эти странные японцы». Рядом лежала книга «Путь самурая», уже заложенная в нескольких местах листками бумаги.

Книги не только снабжали Александра Борисовича необходимой информацией, но и отвлекали от душной камерной «бытовухи», окружающей его со всех шести сторон.

Турецкий читал о японцах с интересом. Его всегда интересовали эти люди, живущие на островах, в своем замкнутом, довольно скудном мире, и выковавшие свой особый национальный дух, как выковывают клинок меча.

Самураи, ниндзя, сегуны, микадо… — история островного народа была трагична, но вместе с тем торжественна и величественна, как миф о древних богах. Особенно Турецкому импонировал обычай самураев, запрещающий им нападать на противника внезапно и со спины. Нужно было непременно вызвать противника на бой, дать ему понять, что ты готов обнажить свой меч для схватки. В этом было много благородства, не свойственного европейцам и американцам.

Однако Александр Борисович был в камере не единственный человек, заинтересовавшийся книгой о японцах (хотя речь в данном случае идет не столько о книге, сколько о ее пестрой глянцевой обложке).

На соседней шконке, свесив на пол огромные босые ноги, сидел тот самый медведеподобный верзила, метра под два ростом и столько же в обхвате. На нем были спортивные штаны и черная майка. Толстые руки покрыты наколками, обилие и разнообразие которых говорило о долгой и увлекательной жизни на зоне и в тюрьме. Физиономия у уголовника была туповатая, небритая и какая-то помятая, словно однажды по ней проехался каток и следы от того катка до сих пор не стерлись.

Уголовник смотрел на Турецкого, усмехался и скреб пятерней затылок.

— Эй! — окликнул он наконец. Турецкий не откликнулся.

— Эй, с книгой! К тебе обращаюсь! Александр Борисович отвлекся от книги и посмотрел на верзилу.

— Что читаешь, следак? — осведомился тот, ухмыляясь ухмылкой, похожей на звериный оскал.

«Смотри, и это знает», — подумал Турецкий. Он показал уголовнику обложку книги и снова углубился в чтение.

— Ох ты! — хмыкнул верзила. — Про япошек, значит? И чего пишут?

Александр Борисович нахмурился и прочел вслух:

— «Сочетание белого цвета с красным цветом японцы воспринимают как праздничное, нарядное. Однако сам по себе белый — цвет траура».

Тот ухмыльнулся, поглядывая на Турецкого недобрыми глазами.

— Ну, и у нас тоже… тапочки белые — для покойников, — пробасил он.

Турецкий улыбнулся.

— Верно. Думаешь, это мы у них позаимствовали?

Верзила посмотрел на сокамерников и кивнул на Турецкого.

— Слыхали? «У них»! Чего сразу «мы у них». А если они у нас? — Верзила вперил в лицо Турецкого мутный, бесчувственный взгляд. — Эй, следак, ты так любишь косоглазых? Они тебе дороже нас, русских?

Те молча наблюдали, что будет…

«Ну вот, — устало подумал Александр Борисович. — Кажется, намечается небольшое приключение. Что ж, по крайней мере скучать не придется».

Однако, не желая нарываться на неприятности, Турецкий снова опустил взгляд на страницу книги. Верзилу это, похоже, задело за живое.

— Ну ты, читарь!

Верзила тяжело поднялся со своего насеста. Теперь он нависал над Турецким, как огромная скала. Хрустнул суставами толстых, похожих на лошадиные копыта «клешней» и, угрожающе ухмыляясь, подошел к Турецкому.

Александр Борисович отложил книгу и посмотрел на уголовника снизу вверх. Посмотрел спокойно, холодно, без всякого страха или беспокойства.

— Хочешь, чтобы я тебе еще почитал? — осведомился он насмешливо.

Уголовник обвел взглядом сокамерников.

— Слыхали? Он мне про япошек читать хочет. Любит косоглазых. — Он перевел взгляд на Александра Борисовича и осведомился: — А нас, русских людей, значит, хуже падали считаешь? Я правильно понимаю?

«Так-так», — сказал себе Турецкий. В душе у него стал просыпаться задиристый, драчливый мальчишка. Ему вдруг до смерти захотелось встать и смазать верзилу по слоноподобной физиономии. Стоило больших усилий взять себя в руки и не обострять ситуацию.