Долгая дорога домой

Принесли ужин. На первое – какой-то густой, чуть ложка не стоит, суп с мясом и зеленью, на второе – опять мясо, жирный венгерский гуляш, сильно посоленный и поперченный. К ужину прилагалась большая лепешка, какая-то странная – тоже соленая и с припеченными маленькими мясными комочками, он не знал, как это готовится, и никогда это не ел. Рядом с ним поставили большой пакет – собрали на вынос, и бутылку с квасом. Взяли достаточно умеренно, он расплатился рублями, скрывать тут было нечего – приняли и рубли. Сдачу вернули уже местными деньгами.

Велехов расправился с супом, оказавшимся слишком острым, но вкусным, и уже принялся за гуляш, как вдруг понял – к нему кто-то идет. Поднял глаза – цыганка...

– Дай руку, – не попросила, а приказала она, присев на стул напротив, резко, так что звякнули многочисленные монеты, собранные в монисто.

Велехов немного поколебался и протянул руку. Цыганка наклонилась к ней, как будто слепая, долго смотрела не нее, водила пальцем, потом отпустила.

– Ну? Долго жить буду? – с усмешкой спросил сотник.

– Того я не ведаю. Жизнь твоя в твоих руках.

– А другая цыганка мне гадала, говорила – до самой смерти не умру.

– То за деньги, – цыганка смотрела сквозь него, и глаза ее походили на бельма, – а я денег с тебя не возьму, казак. Не нужны мне деньги.

– Что так? Аль пахнут?

– Не в деньгах дело, казак, не в деньгах. Кто за деньги гадает, тот силу свою теряет. А тебе, казак, дорога предстоит, и дорога эта коротка, а в конце ее – острог. Смотри, не попадись в острог, если попадешь – не выйдешь, так и сгинешь без следа.

– В тюрьму, что ли попаду? За превышение скорости?

– Напрасно веселишься. Враг перед тобой. Такой, на которого и не подумаешь.

– Что за враг? – Велехов начал беспокоиться.

– Оглянись по сторонам – и увидишь. Берегись, казак, берегись, змея всегда в дом норовит вползти.

– Что за враг? Скажи – золотыми заплачу.

Цыганка потеряла вдруг всяческий к нему интерес, поднялась со стула.

– Ответь сам себе. Я вашего – не знаю.

Велехов попытался было пойти за цыганкой, но она скрылась на кухне, нырнув под стойку, а вместо нее из кухни вышел такой детина, что и не обхватишь.

– Чего надо, дорогой? – на чистейшем русском спросил он, – что ищешь, чего не терял?

– Да нет... Ничего.

* * *

Как только хлопнула дверь машины, Божедар, прикорнувший прямо на переднем сиденье, моментально встрепенулся:

– Пожрать есть?

Велехов передал ему пакет.

– Вот смотрю я на тебя и дивлюсь – тощий, как палка, а жрешь за двоих.

– А это у меня обмен веществ такой. Я могу несколько дней совсем не есть, рус, было и такое.

– Сачок ты... – сказал сотник, вспоминая армейские выражения.

– Сачок? – недоуменно переспросил Божедар. – объясни, рус? При чем тут сачок, им же... мух ловят.

– Нечего объяснять. Надо ехать.

– Это в ночь, что ли?

– В ночь, в ночь...

30 июня 2002 года Висленский край, Варшава «Летающая тарелка»

На улице – пестрая, сумбурная кипень толпы, какие-то крики, плакаты – графу было ни до чего, иначе он увидел бы, что все это – из-за него. С ходу, выскочив за дверь, он добежал до машины, сунулся – дурниной взревела сигнализация, привлекая внимание. Выругавшись, он отключил ее, завел мотор, направил машину на толпу.

Толпы было еще не так много. Увидев несущийся на них белый «ФИАТ», демонстранты дрогнули, бросились в стороны, кто-то догадался ударить по машине транспарантом, который мгновенно сломался, вслед полетели камни, презервативы с краской, один из которых сумел шмякнуться прямо на заднее стекло, залив его красным.

– Да провалитесь вы все!

Сразу за демонстрацией начинался затор, граф объехал его по тротуару, полициянты кинулись было за ним, да увязли в пробке, а так, как он, ехать не решились. Если бы поймали – прав за такие маневры не видать до конца жизни.

Вывернул на широченную Маршалковскую, тоже с нарушением правил, сразу понял – не проехать, улица стоит намертво, из-за демонстраций и начинающихся беспорядков встал уже весь центр. Припарковал машину, бросился бегом – пару раз он ловил на себе взгляды людей, но не понимал, что они означают. Збаражский ему не сказал, что его фото теперь красуется во всех утренних газетах, кроме официальных и консервативных. Диссиденты и левые, которые громили и клеймили судебную систему за ее ангажированность, непрозрачность, обвинительный характер[46], – осудили его до суда.

В «Летающую тарелку» – там по случаю утра почти никого не было – его впустили без промедления, пусть там и стояли на входе вышибалы, контролируя нежелательный элемент, но его впустили, возможно, потому, что он был в таком диком виде. Елена сидела в глубине зала за угловым столиком, растрепанная и жалкая. Рядом с ней – то ли половой[47], то ли еще кто.

– Что случилось?

Ответил половой.

– Пан... э... ваша дама не может заплатить за себя... и скандалит...

Злотые у графа были, отправляясь следить за паном Ковальчеком, он взял на всякий случай крупную сумму наличными, гораздо больше, чем мог потратить – мало ли. Деньги у него так и лежали – мокрым комком.

– Получи. Достаточно?