Долгая дорога домой

Мы не знали, как быть. И тут академик Олег Богомолов сказал, что неловко подводить солидных людей, которые ради нас собираются в отеле «Роджеро» — Астория, надо ехать и всё провести в темпе. Так и поступили. Но там, в этом роскошном отеле, рассевшись за столики с ланчем, чувствовали себя как на иголках, слушая неторопливые суждения стариков-миллионеров.[408] Время подпирало. Мы с Богомоловым и редактором «Известий» Лаптевым сидели в самом дальнем углу и, заметив, что некоторые из наших один за другим стали исчезать, тоже встали и стали пробираться к выходу из холла через множество столиков. Дальний угол нас подвел! Когда, наконец, вышли из отеля, оказалось, что автобусы уже умчались в аэропорт. Стали бегать в поисках такси. К счастью, Богомолов увидел машину знакомого журналиста, который и отвез нас в аэропорт «Кеннеди». Мы едва успели на самолет. А вот Владимир Карпов не успел, прибежал, когда самолет уже выруливал на взлетную полосу, и Герою Советского Союза Карпову пришлось кричать и махать руками, чтобы его заметили. Его заметили, и сам Горбачев дал команду приостановить взлет и взять на борт отставшего пассажира. Войдя в салон, Карпов стал громко ругать такую организацию визита. Все молчали. Все были огорчены, что важный визит, в сущности, сорвался. В самый раз было бы выпить, но алкоголя в самолете не было. Горбачев проповедовал трезвость и сражался с пьянками. Зато когда прилетели в Москву, в аэропорту «Внуково» нашелся и коньяк и еще кое-что. Там мы хорошо расслабились. Под утро Олег Тимофеевич Богомолов отвез меня в «Шереметьево-1», откуда я улетел в Минск.

Та поездка была, пожалуй, самой неприятной из всех моих поездок за рубеж. Конечно, многое можно списать на ужасную катастрофу в Армении, но не всё. Я увидел тогда окружение инициатора перестройки и сильно засомневался, что эти люди к ней стремятся. Им и так было неплохо. А может, даже и лучше по сравнению с тем временем, которое наступило. Один из них, самый тогда льстивый и верный соратник, потом назовет Горбачева «ангелом тьмы» и бросится прилагать отчаянные усилия, чтобы возродить то, что было внезапно отброшено историей.

XII

А в Минске тогда началась беспокойная, взбаламученная жизнь. Партийная пресса, телевидение, а также партийные органы всех уровней набросились на новое национально-демократическое движение.[409] Обвинения были самые страшные. Бэнээфовцев называли фашистами, немецкими прихвостнями, полицаями. Национальный бело-красно-белый флаг тоже объявили фашистским, изо дня в день вопили, что именно под этим флагом немцы вместе с полицаями расстреливали евреев. О Позняке говорилось, что он был полицаем (это о человеке 1945 года рождения!), что отец его тоже был полицай, а не красноармеец, который погиб на фронте. Позняк, однако, сохранял спокойствие и твердость, не бросался с опровержениями, а неутомимо сплачивал под знаменем БНФ национальный актив. Его соратниками с самого начала стали: Михаил Дубенецкий, известные историки М. Ткачев и А. Грицкевич, ученый-физик профессор Ю. Ходыко, педагоги В. Вечерка, Ю. Сивчик, искусствоведы В. Чуйко и В. Трегубович, а также художники Г. Ващенко, М. Купава, А. Марочкин, Е. Кулик, журналист С. Наумчик и его жена Галя. Писателей в новом движении было немного: я, Рыгор Бородулин, Артур Вольский. И всё. Большинство писателей дистанцировались от БНФ. Позже многие из них вошли в Товарищество белорусского языка, либеральную организацию, созданную с согласия властей Нилом Гилевичем.

Зимой стали готовить съезд БНФ, чтобы узаконить Фронт, сделать его легитимным. Провести съезд в Минске было невозможно, и нас выручили литовские друзья, — помогли организационно, предоставили удобное помещение. К сожалению, я в том съезде не участвовал — подоспела давно запланированная поездка в Испанию. Международное писательское сообщество запланировало конгресс в Севилье, и я должен был там выступать с докладом. Была еще одна причина, которая вынудила меня отправиться не в Вильнюс, а в Севилью: предложение одной издательской фирмы издать мое Собрание сочинений с включением в него всего мною написанного, в том числе и запрещенного в Советском Союзе. Я подготовил рукописи, собрал черновики — такое было условие. Отправить это почтой было невозможно, а провезти через границу в своем багаже я мог, пользуясь своей депутатской неприкосновенностью на таможне. Издательство дало мне несколько своих зарубежных адресов, в том[410] числе и в Мадриде. Прибыв в Мадрид, я тотчас запаковал рукописи в почтовую бандероль и отправил ее по мадридскому адресу фирмы. И — навсегда. Ни слова в ответ не получил. Позже пытался узнать что-нибудь об этой фирме, но никаких следов ее не нашел. Так всё и пропало. (Может, когда-нибудь отыщется в бездонных архивах КГБ, ФСБ, ФАПСИ и т. д.)