Долгая дорога домой

Не стал добиваться встречи с моим «заведующим» Дубовинкиным, вечером пошел в КГБ. Там на дверях висело красиво оформленное объявление: «Прием посетителей круглосуточно». Я отдал конверт с листовкой дежурному при входе. Когда он спросил, от кого, сказал — от Быкова. И всё. Как ни странно, ни назавтра и никогда потом никаких разговоров со мной о той листовке не было.[278] Но по каким-то косвенным признакам я понял, что листовка подвела определенную черту под моими отношениями с органами. Какое-то они приняли решение. Какое-то время спустя позвонил Дубовинкин и спросил, когда я собираюсь в Минск. Мне этот вопрос не понравился, я сказал, что пока не знаю, нет у меня там дел. Через несколько дней он позвонил снова. Сказал, что меня хотят видеть в их управлении. «Что профилактика?» — поинтересовался я. Подполковник, похоже, растерялся, но быстро нашелся с ответом: «Нет, с вами хотят просто побеседовать. Приглашает генерал КГБ».

Я понял, что сколько ни тяни, но если приглашает генерал КГБ, то придется ехать. Без сомнений, на «профилактику» и за свой счет. Так оно и оказалось.

Однажды утром я поднимался по широким ступеням парадного входа во дворец КГБ на Ленинском проспекте в Минске. Отворил тяжелые двери и оказался у стола дежурного прапорщика. Тот куда-то позвонил, — из недр дворца тотчас прибежал моложавый офицер, повел на второй этаж, в кабинет заместителя председателя КГБ. Толстый седоватый генерал, сидевший за столом, сдержанно пригласил садиться.

Начался разговор — долгий и ленивый. По всему было видно, что генерал отрабатывал свой номер, собеседник мало его интересовал: он знал о нем всё. Куда охотней он рассказал о своих партизанских подвигах на Полесье, в частности, о том, как расстрелял начальника полиции: «Я врезал ему из маузера, только мозги по стене размазались». Это был впечатляющий рассказ. А потом генерал предложил мне написать книжку о чекистах. В Москве написано много, а у нас мало. Я сказал: «Что ж, напишите сами, у вас такой опыт». На что услышал стандартный в таких случаях ответ: «Опыт есть, но нет времени — работа! Вот если б вы взялись, у вас талант, а мы бы могли вам помочь. Мы вам дадим материал, можете выбрать любого человека, любой эпизод и на его основе создать повесть. А еще лучше роман. Это и нам и вам пошло бы на пользу. А то вас там заляпали говном эти перерожденцы Карпюк с Клейном».[279]

Генерал нажал на кнопку, услужливый офицер принес кипу папок: «Вот — на ваш выбор. Почитайте».

Меня проводили в соседнюю комнату и оставили с четырьмя или пятью папками. Не без некоторого любопытства я полистал их. Это были не какие-то там дела, а отпечатанные на машинки извлечения из отдельных чекистских историй времен войны. Чекист — в логове зверя, чекист — руководитель диверсионной группы… Одна история меня даже заинтересовала — как советского офицера-связиста использовали поочередно то немцы, то наши. Не знаю, как там насчет героизма, а страданий — можно было себе представить! Оказалось, герой этой истории жив, работает на Лепелыцине. Гродненские чекисты помогут мне с ним связаться.

Не успел приехать домой — звонит Дубовинкин: «Касинец уже в Гродно, можно организовать встречу. Можно в гостинице». Договорились, что через час приду.

У окошка дежурной меня встретил незнакомый человек в штатском, повел на этаж. В страшно прокуренном номере сидел на кровати немолодой мужчина. Чекист оставил нас вдвоем. Я присел к столу: «Ну, рассказывайте…» Мужчина начал вспоминать — с трудом, нехотя, косноязычно. И вдруг сказал: «Нет, не могу я так. Вот если б глоток!..»

Я понял и повел его в ресторан, где мы оба «глотнули» и вернулись в его прокуренный номер. Помолчав, мужчина начал свой горький рассказ. Теперь речь лилась складно.

«Война застала меня в Белостоке, я был тогда командиром роты связи. Старший лейтенант. Полк разгромили. Дивизию разгромили. Армию разгромили. Разрозненными группами пробивались на восток. Группу тоже разгромили. Попал в плен. Оказался в полевом шталаге. Деревня Колбасино, здесь, под Гродно. В чистом поле десять тысяч пленных. Ни жрать не дают, ни пить. Под дождем и на жаре. Собрали человек пятнадцать — копать капонир. Копаем. Сил уже нет. Я со злости выругался и испугался. С бруствера на меня глядит немец. Молодой. Офицер. Поманил пальцем: „Ком!“[280]

Ну, я вылез. Он кивнул головой: „Комэн зи!“ Куда-то повел. Привел в их контору. „Почему ругали немецкую власть?“ — „Я не ругал…“ — „Я слышал. Сейчас мы вас расстреляем!“ Ну, что ж, расстреливайте, думаю, хотя что-то не похоже. „Вы хотите тодт?“ — спрашивает. „Нет, не хочу, мне только двадцать шесть лет…“ — „Гут, — говорят, — пойдете на обучение“.