Долгая дорога к храму (рассказы)

В канун светлого праздника Воскресения Христова, на рассвете Великого Четверга страстной седмицы в кованные двери храма Всех святых, в России просиявших, что в селе Всехсвятское, нетерпеливо постучали.

— Кого Бог дал или черти носят в такую рань? — проскрипел из-за двери сонный голос храмового сторожа.

— Мне бы отца Павла! — ответил голосу задрогший в дороге пришелец.

— Да где же я тебе его возьму? Ты бы, мил-человек, еще раньше пришел. А кто таков будешь-то? — спросил тот же голос.

— Я из Москвы. Писатель Сергей Бенделасов, если интересно…

— Вона что! Хорошо не из Киева или Орла! Много тут всяких бродит… Из Вятки тут как-то были, дак все образа старинные унесли, и взятки с них гладки… Ты бы, мил-человек, отошел по-хорошему, пока я мужиков не созвал…

— А Павел скоро будет? — настойчиво спросил Бенделасов. И зачем-то добавил: — Я исповедаться к нему приехал.

— И исповедников тут всяких перебывало… А батюшко, как ему станется, так и придет. Поди, соль великочетверовую ставит. Глянь вон на домишко справа, труба не чадит? Нет? Значит, почивает еще. Жди, коли приехал, — все так же скрипел голос из-за кованной двери.

— Да замерз я тут к черту! Когда он будет?! Что за порядки у вас? В храм божий дверь закрыта! — прокричал Бенделасов отчаянно. — Сдохнуть мне, что ли тут под дверью, пока поп ваш проснется!

За дверью что-то стукнуло, и приоткрылась одна узкая ее сворка, из которой высунулась неприбранная голова низенького старичка.

— Помирать-то зачем, коли не причастился пока? Заходи. Правда, тут тоже не больно жарко, хоть и топлено. От зимы еще храм никак не отойдет, — сообщал старичок, оглядывая пришельца цепкими глазками. — Заходи. За свечной лавкой ларчик есть. На вота шубенку мою, постели там на ларчик-то и погрейся, приляг. Батюшка-то пока все дела обрядит, да соберется, ты и отдохни с дороги…

Бенделасов глянул на обшарпанный прилавок свечной лавки, что ютилась в углу сразу за дверью, представил себе, что там за «ларчик», оценил взглядом овчинную рванину «шубенки», наверняка полную блох, и шагнул, было, из притвора в светлое помещение храма. Но встрепанный сторожишко как-то юрко оказался перед ним и загородил дорогу распахнутыми руками.

— Э-э! Вот уж нет! Зайдешь, когда позовут! — возвысил он голос. — Пока батюшко не пришел, там делать нечего.

— Господи! Да я хотел фрески посмотреть, иконостас… — пробормотал Бенделасов, отступая. — Кто же вас напугал-то так, что боитесь теперь любого?

— Да мало ли? Раньше и я тут не спал, думали Бог бережет, дверь одним колышком подпирали… А вятские раз пришли, да всё и вынесли… Не бога, не черта не убоялись. А спи я тут, и меня бы пришибли. От той поры и сторожу. Так что, скажи спасибо, что пустил, а дальше притвора пока не ходи.

— А когда обычно приходит отец Павел? Я имею ввиду — в котором часу? — спросил Бенделасов.

— Да как народ подтянется, так и он придет.

— А я, значит, ему не народ? Человека из Москвы ему мало? Из Лондона у него народ собирается или из Иерусалима? Кто для него народ? — начал выходить из себя Бенделасов и нашелся: — Ты вот чего, дед… Иди к нему и скажи, что его ждет командор Международного Ордена Святого Ковчега. Пусть бежит сюда…

— Господи Иисусе! Так бы и сказал! Я мигом тогда! — засуетился старичок, пряча ноги в старенькие валенки с галошами. — Щас я. Только уж и ты, командир, на воле подожди, а то мало ли што… — И, подхватив Бенделасова под спину, вывел его на улицу. — Щас я. Мигом! — и усеменил к дому, что тут же, за церковной оградой.

Содрогнувшись от утренней прохлады — в храме все-таки было теплее — Бенделасов плотнее запахнул плащ и огляделся. «Какое убожество!» — отметил он, оглядывая низкую ограду территории храма с побеленными видно совсем недавно воротами и калиткой, со стареньким домиком настоятеля и покосившимися в разные стороны крестами над могилами старого кладбища, выступающего в узком проеме между храмом и домиком священника. «И чего меня несло сюда? — подумал он. — Мало церквей в Москве? Из окна Новодевичий видно… Нет, надо нестись куда-то в глушь… Попы, что ли не везде одинаковые?… Нет, говорят этот прошлого Патриарха исповедовал… Почему бы ему не простить грехи и командору?… Хотя, надо ли представляться ему «командором»? Если глупый поп, всё равно не поймет, а, если как о нем рассказывал… Этот…, то для него любой — «раб Божий»… Да так-то и лучше. Приехал — «Грешен, батюшко!» — «Бог простит, сын мой!» И поворачивай домой… И это всё? Так легко? Какого же рожна я мучился столько? Столько скреб себе душу… Столько не спал ночей… Столько будил в себе совесть… И действительно ли будет легче от простого разговора с простым сельским попом?.. Правда, Этот рассказывал, что поп он совсем не простой и вообще не поп, а монах…»